«Вы – в сердцах наших, чтобы вместе умереть и вместе жить» (2 Кор. 7:3): явление братства в Православной церкви

Выступая на 25-летие Преображенского братства, епископ Пантелеимон (Шатов), викарий Святейшего Патриарха, передал собравшимся поздравление с юбилеем от Его Святейшества Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла: «Первосвятитель Русской Православной Церкви просил напомнить вам о необходимости хранить единство Церкви и быть верными Ее традиции». В своем выступлении председатель Синодального отдела подчеркнул также важность верности Преданию и изучения истории Православной Церкви.

***

История требует контекста, способности сравнивать, сопоставлять, не впадая в иллюзию, что смысл прошлого и настоящего может быть вполне открыт уже здесь и сейчас. Как говорил С.С. Аверинцев, «эпохи не могут давать друг другу готовых ответов, но они могут обмениваться такими вопросами, от которых вещи делаются прозрачнее»[2]. 25-летие Преображенского братства – по меркам человеческой жизни еще не слишком длинный жизненный путь, но в исторической перспективе прошедшие четверть века оказываются весьма значимым отрезком, отчасти уже завершившимся и потому требующим взвешенной оценки. Братство возникло на волне церковной свободы и радикального изменения государственного курса[3].

Возможно, понять явление, ныне существующее и развивающееся, поможет диалог между настоящим историческим моментом и теми эпохами в жизни Русской Церкви и нашей страны, которые были ознаменованы расцветом братского движения. Ставя вопросы нашим предшественникам на пути братского собирания и вслушиваясь в их вопросы к нам, мы получаем возможность не только лучше понять самих себя, но и увидеть перспективные пути современной церковной жизни.

Братства Юго-Западной Руси

Территория Юго-Западной Руси, бывшая достоянием князя Владимира, была захвачена литовскими князьями. Православие в Литве преобладало численно; но с 1378 г. католичество официально стало господствующим исповеданием. Православных стали принуждать к перемене веры даже телесными наказаниями. Не допускались браки с православными; должности раздавались только папистам. Положение православных усугубила принятая в 1439 году Флорентийская уния, в результате которой православных епископов стали изгонять с кафедр или обращать в унию. В 1569 г. произошло присоединение Литвы (включая территории юго-западной Руси) к Польше (Люблинская уния). Через год после присоединения (1570) начались решительные преследования православия и активные действия по распространению католичества. Появившиеся в городах юго-западной Руси иезуиты привлекали юношей в свои школы, распространяли книги в духе латинства, обещали духовенству выгодное положение.

Православное население края оказалось в крайне трудном положении: помощи ждать было неоткуда – сношения с восточными Патриархами запрещались под страхом смертной казни; Москва была терзаема самозванцами. В эти неблагоприятные для Православной Церкви времена и явились многочисленные православные церковные братства: Львовское, Виленское, Киевское, Луцкое, Могилевское, Оршанское, Брестское, Пинское, Бельское, Минское и множество других.

Львовское братство было учреждено в 1439 г.; Виленское – в 1458 г. Но в XV веке братства еще не имели настоящего веса и значения. Их расцвет пришелся на XVI век. В 1588 г. Патриарх Константинопольский Иеремия возвел на степень ставропигии Львовское и Виленское братства[4].

Одни исследователи (свящ. И. Флеров) считают, что братства нашли себе опору в гражданских учреждениях того времени, в частности в Магдебурском праве. С конца XIV века Магдебурское право был предоставлено литовско-польскими государями западно-русским городам, что позволило ремесленникам каждого значительного ремесла соединяться в цеха, создавать цеховые братства. Другие исследователи (А.Папков) полагают, что не Магдебурское право, чуждое в своих основах русскому общинному устроению, но древнерусские братчины, имевшие не профессионально-корпоративные, а религиозные цели, определяли принципы общения и единения в братствах юго-западной Руси.

Как бы то ни было, именно сходство в некоторых пунктах с давно уже существовавшими светскими братствами, позволило церковным братствам получать грамоты на учреждение от польских королей. «Для правительства это обособление православного населения в церковные союзы для осуществления целей церковно-устроительных, благотворительных и религиозно-просветительных не могло казаться каким-либо новшеством и чрезмерным домогательством»[5].

Имея целью защиту православия от полного уничтожения, братства юго-западной Руси ориентировались на образ жизни и примеры первых христиан, подчеркивая, что братство явление не новое, а древнее, «с самого начала учрежденное и утвержденное при Апостолах, когда у всех было "сердце и душа едина"»[6].

Уставы братств, прежде всего Львовского, дают представление и об их внутреннем устроении и о тех церковных задачах, которые они перед собой ставили. В братство могли вступить люди разных званий – «мещанин, или шляхтич, или живущий в предместии, или вообще из какого бы звания кто ни был, как туземец, так и сторонний»[7]. Все братия вместе должны были ежегодно избирать из себя четырех старших братьев и им поручать старейшинство над церковным братством. Причем старшие братия должны каждогодно отдавать отчет пред всеми. Братство заботилось о своих границах и качестве внутренней жизни. Никакое братское дело не должно было быть «выносимо за порог дома братского». Проступок брата нужно было обличить в братском собрании, чтобы зло не разрушало жизнь братства изнутри. Евангельские заветы о любви к брату находили прямое и действенное воплощение: «Если брат брата обидит словом в братстве, то должен быть наказан сидением на колокольне, а за вину заплатить камень воску; при том, не отходя, должен испросить прощение у обиженного и у всего братства»[8]. Штраф налагался и на тех, кто позволял себе сказать «в братстве непотребное, корчемное слово».

Члены братства, «собираясь у священника или в братстве, читали священные книги ветхого и нового завета»[9], встречались на общих братских собраниях, два раза в год совершали братскую Литургию; устаивали братские училища, братские храмы; заботились о тех, кто попал в нужду: «Если какому брату приключится, по попущению Божию, какой-либо урон или болезнь, а он не имеет достатка, то братия должны помогать тому, на счет братской суммы, и призреть его в болезни»[10].

Братства были своеобразной реакцией не только на давление извне, но и на внутренний кризис церковной жизни. Современники в один голос указывали на нравственный упадок духовенства, жалкое состояние церковной организации, распространение мздоимства, низкий уровень образования священников и т.п. В этих условиях братства стремились не только сами ориентироваться на евангельский идеал жизни, но и в меру своих возможностей очищать от грубых нравственных пороков жизнь Церкви. В уставе Львовского братства, в частности, предписывалось: «А если увидят или услышат братия, что, при какой-либо местной церкви или в ином каком-либо братстве, живут не по закону, мирские ли то или духовные, протопоп или поп, диакон или причетник, то должны напомнить им об этом словесно, или письменно – чрез послание. Если же те станут противиться истине, содержащейся в законе, то донести об них Епископу»[11]. Однако в условиях унии и проводимой на государственном уровне политики обращения в католичество, епископы оказывались подчас самым уязвимым звеном, поэтому жизнь и вера епископа также оказывались предметом внимания и церковной ответственности братства: «Если и Епископ пойдет против закона истины и будет управлять церковью не по правилам святых Апостолов и святых Отцев, совращая праведных в неправду и поддерживая беззаконников, то таковому Епископу да противятся все, как врагу истины»[12].

Это право церковной независимости и контроля над епископами было предоставлено ставропигиальным братствам и закреплено посланиями православных Патриархов. Так, в 1588 г. Патриарх Константинопольский Иеремия обратился к епископу Гедеону Балабану с посланием «О невмешательстве в дела Львовского братства», в котором весьма резко осудил епископа за преследования православного братства: «Но мы слышали, что ты оказал себя непокорным и противным Богу, потому что возбраняешь и препятствуешь доброделающим: ничто такое не может быть приятно нашему смирению. По зрелом же рассуждении и испытании, мы находим в тебе убийцу и ненавистника добра: ты поступаешь не как архиерей, но как враг Божий и чуждый веры Его. Посему пишем к тебе и завещеваем, чтобы ты ни в чем не противоречил Львовскому братству и общемыслию, в заботах их боголюбия о том, что преимущественно потребно людям благочестивым, в которых почивает и славится Бог»[13].

Гедеон Балабан в 1590 г. на Брестском соборе оправдывался в жалобе на него Львовского братства: «Это братство не хочет воздавать мне надлежащей епископской чести, и поэтому-то я имею неудовольствие на это братство»[14]. И хотя примирение братства и еп. Гедеона Балабана в конце концов произошло, в целом можно сказать, что местные епископы воспринимали братства с большой настороженностью, тогда как Патриархи с большим доверием. Так, уклонившийся в унию епископ Кирилл Терлецкий жаловался в 1590 г. Гедеону Балабану: «Патриарх установил во Львове братство и свою ставропигию для того… чтобы овцы нас не слушались и нам не повиновались… братства будут и суть уже гонители на владык… и, уховай Боже, скинут ли которого з нас з епископии»[15]. Патриархи же постоянно заботились о братствах, выражали к ним искреннюю отеческую любовь и считали их экзархами в православной юго-западной Руси. Патриархи Константинопольские запрещали епископам под страхом осуждения и клятвы нарушать права и привилегии братств. Епископы, вступая на свои кафедры, подтверждали права и привилегии братств, обещая хранить их свято и нерушимо. Братства же посылали своих делегатов на церковные соборы, участвуя в решении общецерковных проблем.

ВОПРОСЫ:

По выражению прот. Александра Шмемана, «православие, предельно "архетипично", но не исторично"». Это означает «отрицание перемены как категории жизни»: «Новая ситуация неверна, плоха только потому, что она новая…»[16]. История показывает, что часто первой реакцией на изменение ситуации в Православной Церкви оказывается появление братства. Это свойство отмечают в своих определениях даже светские историки: «Братство – это особый тип отношений, в кризисных ситуациях или на проблемных территориях добровольно принимаемый на себя людьми, готовыми личным примером демонстрировать возможность иного склада жизни»[17].

Насколько обязательным является для возникновения братства кризисная ситуация и проблемная территория? Ответом на какую кризисную ситуацию являлось возникновение 25 лет назад Преображенского братства?

Проф. свящ. Георгий Кочетков: Да, есть кризисные ситуации и проблемные территории. И то и другое способствует рождению общин и братств (общины и братства — иногда это понятия более-менее синонимичные, взаимозаменяемые, но иногда они обозначают весьма различные явления). Я согласен с тем, что импульсом для возникновения братств может стать какая-то кризисная ситуация. Так было и в XV–XVI вв. на Руси (по всей Руси, не только в её западных областях, просто юго-западная Русь была в то время на передовой), так происходило и в конце XX века, когда заканчивался советский период. В начале XXI века мы также имеем кризисную ситуацию и некоторые церковно‑территориальные проблемы.

Если говорить о том, ответом на какую кризисную ситуацию являлось возникновение нашего Преображенского братства, я бы сказал, что типологически на ту же самую, которая имела место в XV–XVI веках. Только на нашу страну и Церковь сейчас нападали не иноконфессиональные силы, а какие-то другие, часто вообще не христианские. Они искажали нашу традицию и перетягивали и вербовали к себе людей, они искажали сами принципы нашей христианской церковной жизни, они прививали чуждые Церкви понятия. К сожалению, Церковь иногда принимала, хотя и под давлением, эти искушения, или она не всегда вовремя от них уходила. Конечно, это не могло не вызывать внутренних напряжений и проблем.

Взять хотя бы проблему богослужебного языка. Всем известно, что по-русски в нашей Церкви начинали служить ещё до революции. По благословению архиереев с 1913-го года в Российской Церкви служили на русском языке. Но после «второго» восстановления патриаршества в 1943 году вопрос о переводе богослужения был объявлен диссидентским и крайне нежелательным. Это произошло по настоянию светских властей. В результате то, что было сначала воспринято как естественная потребность Церкви, то, в чем в первой половине XX века никто не сомневался, затем в советские годы стало восприниматься как нечто подозрительное, а то и нецерковное, антицерковное, чуть ли не еретическое или раскольническое. Подчеркну, что именно светская, антицерковная власть боролась с переводом богослужения на русский язык, с употреблением русского языка в богослужении. В 1937-м году были арестованы и расстреляны все священники, которые служили в то время по-русски. Митрополит Сергий (Страгородский) как раз их считал наиболее ценными и нужными ему для возрождения Церкви, но к 1943 году их уже не было в живых.

Как складывались в течение прошедших 25 лет отношения Преображенского братства и церковной иерархии? Церковная история свидетельствует о том, что напряжение в отношениях неизбежно, но может быть продуктивно преодолено. При каких условиях это возможно?

Проф. свящ. Георгий Кочетков: Должен сказать, что любое братство, будучи проявлением местной соборности, которая всегда должна поддерживать соборность, идущую сверху, сталкивается с противоречиями. Противоречия между проявлениями этих двух видов соборности существуют объективно. Соборность Церкви, к сожалению, плохо осознана самой Церковью. Это показывает вся история христианства. Поэтому новые проявления соборности в силу неразвитости церковного сознания в этой области всегда вызывали и будут вызывать напряжение. Не надо удивляться этому, это совершенно нормально. Всё новое вызывает напряжение. Новое творится не просто так, а потому, что старое слишком обветшало, потому что оно уже близко к уничтожению.

При этом надо помнить, что само церковное братство – это не только новое, это и возрождение лучших качеств старого. Это возрождение бывает необходимо, потому что история объективирует предание Церкви, традицию Церкви – остаются внешние формы, а внутреннее содержание, дух и смысл этих форм уходят. Люди забывают о них, или, что хуже, подменяют дух и смысл совершенно другими вещами, часто даже противоположными. Это касается и богослужения, и некоторых положений веры, и самой жизни Церкви – как принципов, так и практической стороны жизни людей. История Церкви очень богата на такие примеры. Но я думаю, здесь каждый вспомнит необходимый пример сам.

Соглашусь с тем, что напряжение между иерархией и неформальными движениями неизбежно. Но оно, действительно, может быть продуктивно преодолено при одном условии: с обеих сторон нужны добрая воля и желание в первую очередь служить Богу и Церкви. Люди всегда учитывают многие интересы и факторы своей жизни, но всё-таки в центре нашей жизни должен стоять Господь и, следовательно, Его Церковь в духовно-мистическом смысле – то, что мы называем Церковью с большой буквы. Тогда легко будет преодолеть и напряжение с иерархией.

Хотя исторических примеров здесь вспоминается немного, но они есть. Достаточно привести случай с архимандритом Сергием (Савельевым) и его общиной. В XX веке, в условиях жесточайших гонений на Церковь, когда действовал закон «больше двух или трёх не собираться», среди этих «двоих-троих» во Христе иногда возникали братские и общинные отношения. Одной из таких общин была община архимандрита Сергия (Савельева). Самого его рукоположили в лагере, и это не было никак документально засвидетельствовано. Но сразу после Второй мировой войны Патриарх Алексий (Симанский) все это мудро разрешил, признав «сан» о. Сергия по личному свидетельству о. Николая Колчицкого, который посетил общину и увидел ее строй и дух.

Братства в России после отмены крепостного права

Вторая волна братского движения поднялась в России в 60-х годах XIX века. После отмены крепостного права братства стали появляться как грибы после дождя.

Импульсом для развития братского движения стала общая атмосфера в стране, вступившей в эпоху великих реформ, и появление большого числа свободных крестьян, которые, с одной стороны, получили больше возможностей для проявления своей религиозности, с другой – явно нуждались в заботе образованных классов. Священник петербургской Христорождественской церкви на Песках Александр Гумилевский именно этим обосновывал необходимость создания первого в столице братства: «Теперь у русского крестьянина вдруг сделалось и свободного времени и свободных денег больше, чем было прежде. Нельзя надеяться, чтобы он употребил их как следует, если не помогут высшие классы, дворянство и духовенство… тут законодательство совершенно бессильно…»[18].

В первую очередь братства возникали в городах, население которых увеличилось после крестьянской реформы почти вдвое. Переселяясь в города, крестьяне теряли привычный уклад жизни, отрывались от крестьянской общины, часто пополняли ряды городских нищих. Братства давали возможность людям, утратившим привычные связи, обрести новые возможности для христианского общения и простую человеческую поддержку. Так, свящ. Александр Гумилевский, создавая в 1863 г. Приходское Христорождественское братство, ставил перед собой цель устроить приход как христианскую общину, проникнутую любовью ко Христу, пробудить в прихожанах христианскую любовь и потребность заботы о бедных: «Членов братства соединяли в одну семью не исповедные списки, а самое дело, которое, как дело христианское, должно было быть свободным, бескорыстным и самоотверженным»[19]. Восстанавливая институт «братств», Гумилевский обращался к примерам братств Юго-Западной Руси и к опыту ранней Церкви. Так, например, он создал братскую общину сестер, служащих братству, по примеру древних православных диаконис; восстановил «способ благотворения, который издревле употреблялся в христианской церкви» – «вечери любви» (агапы) или «братские обеды» для бедных и нищих.

Собирающей энергией для братств 1860-х годов стала «бескорыстная, ради единой любви ко Христу деятельность», или, как бы мы сегодня сказали, служение. Многие устроители братств в первую очередь ставили перед собой задачи материального вспомоществования нуждающимся, но вскоре обнаруживали, что «нравственная жизнь нашего народа требует серьезного исправления», что надо «раскрывать народу свойства истинной христианской любви». В эпоху, когда многие политические и общественные деятели ратовали за национальное возрождение России, ожидая его от экономических преобразований, политического превосходства, развития науки или народного просвещения, создатели братств стремились сохранить главное – душу народа, немыслимую без живых связей христианской любви.

Однако государство в тесном союзе с Синодальной Церковью было заинтересовано в том, чтобы регламентировать, ввести в официальные рамки отчасти стихийный процесс зарождения братств. 8 мая 1864 г. было Высочайше утверждено положениие Комитета министров«О правилах для утверждения православных церковных братств». Этими правилами братства ставились под строгий контроль как церковной, так и светской власти; им отводились строго определенные сферы деятельности, признанные полезными с точки зрения государства: противодействие посягательствам на права ПЦ со стороны иноверцев и раскольников; созидание и украшение православных храмов; дела христианской благотворительности; распространение и утверждение духовного просвещения. Никаких отступлений от утвержденных для братств правил не допускалось. В результате уже в 1864 г. о.Александр Гумилевский высказал опасения за внутреннее состояние, дух и смысл братской жизни: «Современные братства только принимают название "братства", но мало заботятся о возрождении духа братства, заповеданного Спасителем. Мы должны заботиться о том, как воскресить в народе нашем дух истинно братской любви к своим собратьям, а не о том, как сформировать то или иное общество»[20]. К началу XX века, несмотря на общее увеличение численности братств[21], тенденция превращения их из собственно христианских сообществ в благотворительные или просветительные организации, несомненно, нарастала. В 1908 г. горячий апологет православных братств А. Папков писал: «Как ни полезно для русского народа приумножение нынешних братств, приходится признать, что нынешние братства мало походят на древние. Там было тесное общение старших и младших братчиков, а здесь весь ход дел сосредоточен в руках Совета, а остальная масса братчиков, давая Совету посильные материальные средства, остается совершенно вне текущих дел и не может быть названа собственно братчиками, а скорее жертвователями»[22].

Между тем экономический переворот, произошедший в России в 60-х гг. XIX века, привел к утверждению капиталистических отношений и такого строя жизни, в котором все меньше места оставалось христианским началам. В образованной среде активно распространялись нигилистические, атеистические воззрения. Как говорит героиня романа «Идиот»: «Все на выворот, все кверху ногами пошли... В Бога не веруют, во Христа не веруют».

В 1870-х годах в стране получает распространение коммюнотарное движение, иначе – движение интеллигентных земледельческих общин, участники которого стремятся к созданию таких условий, при которых не приходилось бы жертвовать своими моральными идеалами в борьбе за существование. Это попытка создания братских отношений вне Церкви, на основе высокого морального идеала, в большинстве случаев не была длительной и успешной, но она свидетельствовала о том, что поиск выхода из тупиков капиталистической системы хозяйства настойчиво искался на путях общинно-братской жизни.

Настоящим ответом на вызовы времени стало Крестовоздвиженское трудовое братство, созданное Н.Н. Неплюевым в 80-х гг. XIX в. Оно мыслилось его основателем, с одной стороны, как экономическое предприятие, позволявшее оградить созидательный труд от антихристианской экономической борьбы за существование, с другой – как братская община, созданная по примеру времен апостольских, в которой «искренно верующие христиане нашли бы возможность согласовать всю жизнь с верою, жить в единомыслии и единодушии с искренними братьями о Христе». Трудовое братство, созданное из крестьянских детей, наученных «думать и чувствовать по-христиански», было, безусловно, не забавой богатого барина, а плодом его заботы о русском народе, формой его ответственности за Россию, в которой он видел рассогласование строя «частной, общественной и государственной жизни с христианской верою». Неслучайно в 1904 г. Неплюев одним из немногих поднял вопрос о национальном покаянии, в котором, с его точки зрения, нуждались все слои русского народа.

Ф.М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы» устами старца Зосимы размышляет о состоянии современного ему мира: «Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение, тем, что сокращает расстояния, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте таковому способу единения людей… вместо служения братолюбию и человеческому единению впали напротив в отъединение и уединение… А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей…»[23]. Вернуть миру надежду на возможность этого братского единения людей может, по Достоевскому, русский инок – «неверующий деятель у нас в России ничего не сделает, даже будь он искренен сердцем и умом гениален…». Такими русскими иноками, подчас неведомыми миру подвижниками, вышедшими на спасение Руси, и стали в XIX веке Николай Попов, Александр Гумилевский, Николай Неплюев, Иоанн Егоров и многие другие создатели православных братств.

Братства, возникающие как неформальные движения, со временем проходят этап церковной и государственной институциализации, подчас чреватый для братств торжеством формализма, охлаждением породившего их духовного порыва. Процесс превращения духовного явления в институт может естественным образом происходить изнутри, а может быть инициирован «сверху» или даже «сбоку».

Необходима ли институциализация таким неформальным движениям, каким является Преображенское братство? Можно ли избежать объективации духа в процессе создания институции?

Проф. свящ. Георгий Кочетков: Мне кажется, что вопрос институциализации очень важен для общинной и братской жизни. Может быть, у меня есть только свой определённый опыт, но мой опыт подсказывает, что институциализация весьма пагубна для всякой общины и всякого братства. Всё-таки главный принцип устроения общины и братства таков: где братья – там есть и братство; где есть стремление к полноте личностного общения во Христе и ради Христа – там есть и общины. Это никаким образом институциализировать нельзя, этого не могло и не может быть ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Невозможно институциализировать мистическую Церковь, невозможно институциализировать мистическое Тело Христово — это невозможно! Можно институциализировать или приближать к институциональным формам своего времени лишь отдельные стороны церковной общинно-братской жизни для удобства отношений с миром сим.

Конечно, институциализация – это один из всегдашних соблазнов для общин и братств. Он всегда возникает изнутри, хотя может быть инициирован и «сверху», и «сбоку», какими-то нецерковными силами, потому что государству и обществу всегда легче иметь дело с институциями. На своём поле государство говорит на свойственном ему языке, но этот язык далек от Церкви. Для Церкви свойственен язык любви и язык свободы, а общество и государство этот язык не всегда понимают и принимают.

Поэтому я думаю, что институциализация в неформальном духовном движении не только не необходима, а даже и вредна, особенно сейчас, когда у нас институций много, но все они работают довольно слабо, эффективность их мала. Повторяю, возможна институциализация лишь отдельных функций или учреждений, которые само братство, община или Церковь создаёт. Вот, например, приход, монастырь, епархия – это нормальные институциализированные учреждения, могут и даже должны быть институциализированы духовные школы, по крайне мере на настоящий момент это является мейнстримом. А братства могут создавать официальные учреждения, скажем, для владения недвижимостью или ведения иных финансово-хозяйственных дел.

Может ли братство, будучи явлением немногочисленным, церковным, далеким от политических целей, влиять на судьбу страны, общества, народа? Каким образом, на Ваш взгляд, это может происходить?

Проф. свящ. Георгий Кочетков: Полагаю, что может, потому что жизнь мира и в мире не определяется количествами, она определяется качествами. А качества всегда уникальны, они всегда в меньшинстве. Это всегда какое-то меньшинство — всегда! Появляется один человек, два человека, три человека, и если они не «дают слабину», если они не предают самоё себя и свой дар от Бога, то тут-то и возникает новый опыт, новый стиль, новое направление в духовной жизни, в философии, в науке, во всех важных для человечества областях. Так что через обретение, раскрытие, распространение смысла и духа Христова даже очень небольшое число людей может влиять на важные мировые процессы и на большие массы. Тем более что наше время – это вообще уже не время «восстания масс». Мы живём уже не в XX веке, и никакие массовые движения сейчас особого значения не имеют. И демократия в старом смысле, в смысле XX века, могущая приводить к победе всякое большинство, уже давно прекратила своё существование. Её нет нигде, даже в Америке, где она родилась. Это надо учитывать.

Не надо бояться своей малости, своей скудости, своей неключимости и исключительности — не надо этого бояться. Сейчас время «белых ворон». Именно меньшинство снова должно творить историю – аристократическое меньшинство, в духовном смысле слова, каким и должно быть настоящее христианство. Церковь, по сути, – это всегда меньшинство, это только закваска, но она призвана заквасить всё тесто.

Братства в России после революции

После 1917 года в Российской Церкви наступает настоящий расцвет братского движения. При этом сохраняются и продолжают действовать лишь очень немногие из дореволюционных братств. Новым импульсом для появления братств становятся гонения на Церковь со стороны большевистской власти, необходимость защиты православных святынь. Так, уже в «Послании патриарха Тихона о вступлении на патриарший престол Православной Российской церкви» от 18 (31) декабря 1917 года звучит призыв к верующим сплотиться, образовать из своей среды союзы и братства. А в «Послании патриарха Тихона об анафематствовании творящих беззакония и гонителей веры и церкви православной» от 19 января (1 февраля) 1918 года говорится об особой роли в нынешних условиях «духовных союзов»: «А вы братие, архипастыри и пастыри, не медля ни одного часа в вашем духовном делании, с пламенной ревностью зовите чад ваших на защиту попираемых прав церкви православной, немедленно устрояйте духовные союзы, зовите не нуждою, а доброю волею становиться в ряды духовных борцов, которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления»[24].

Очевидно, что в новых условиях церковная иерархия пытается опереться не на приход, созданный по территориальному признаку, связанный со стенами, которые легко было разрушить или отобрать, а на неформальные объединения христиан, собранные силой христианского воодушевления. После октябрьского переворота 1917 г. Церковь в России перестала быть государственной, закончился «константиновский» период церковной истории. Стали отходить в прошлое многие структуры, вызванные к жизни симфонией Церкви и государства, в том числе и приходы, возникшие как проекция на церковную жизнь государственно-административной структуры. Как писал проф. Н.А.Мещерский, член Александро-Невского братства, преподаватель богословского института в Петрограде, «создание братств – это реакция православного народа: если государство отказывает Церкви в поддержке, то народ должен взять это на себя»[25].

Только в Петрограде в 20-е годы активно действовало около 30 православных братств. В апреле 1922 года газета «Известия» писала: «В Петрограде свирепствует какая-то эпидемия братств, духовных кружков, подготовительных религиозно-схоластических школ. Духовенство обрабатывает этим путем молодежь...»[26].

Возникая в экстремальных ситуациях, братства не ограничивали свою деятельность защитой церковных святынь от поругания. Они брали на себя решение всех тех задач, которые до революции исполняли многообразные церковные структуры: учили детей Закону Божьему, хранили уставное богослужение, просвещали молодежь, издавали церковную литературу, помогали нуждающимся. Например, Союз-братство ревнителей и проповедников православия во главе с прот. Романом Медведем развернул в Москве широкую деятельность: лекции в различных аудиториях, собрания верующих для обсуждения животрепещущих проблем, издание апологетических брошюр. Более того в братствах совершались тайные постриги и сохранялась иноческая традиция, осуществлялась подготовка священников к служению. Безусловно, что братства оказались одной из самых оптимальных форм объединения верующих в условиях церковных гонений.

Хочется отметить, что от локальных задач (защита Лавры) и конкретных служений члены многих послереволюционных братств пришли к осознанию мистической природы братского единения. Так, один из руководителей Александро-Невского братства архим. Варлаам (Сацердотский) пишет из ссылки своим духовным чадам: «Момент соединения у нас в полной мере является в молитве, у Господа мы встречаемся, у Него обретаем силы на взаимное общение, исполненное любви»[27].

Дерзнем утверждать, что именно в братствах 20–30-х годов XX века в большей степени происходило восстановление эсхатологического опыта Церкви через восстановление личностности и соборности, возможно потому, что исторический момент, с которым было связано их возникновение, был наполнен знаками конца, и именно братства попытались дать духовный отпор бесам, разбушевавшимся в России. Братства, прежде всего внутри самих себя, стремились к преодолению ненавистной розни мира сего, выходили на борьбу со злом и грехом в человеке, Церкви и обществе.

Сщмч. Иннокентий (Тихонов), как никто остро переживший эсхатологическую природу братства, писал: «Братство есть старая, но забытая и обновляемая форма церковной жизни. Оно есть жизнь Церкви в Церкви, которая не есть какое-то внешнее учреждение, но, напротив, семья наша, истинное единение наше во Христе…»[28]. «Кажется, все Господь возьмет от нас на время или совсем от нас для того, чтобы мы восчувствовали не убор, не блеск, но самое Тело во Христе, самую Церковь, братское общение наше в благодати. Если оно сохранится, то все может быть спасено, а если оно утратится, то не будет и благодати христианской жизни»[29].

В 1932, а затем в 1937 гг. в результате массовых репрессий, направленных против руководителей братств и их членов, большинство братств были уничтожены. Немногочисленные исключения, подобные братствам еп. Макария (Опоцкого) существовали на глубоко нелегальном положении. Тем не менее, память о братствах, тяга к общей братской жизни сохранялись в Церкви и народе и разгорались при первой же возможности. Так, в 60-е годы Борисом Талантовым было создано Братство Вятских христиан. А в 1970-х годах берет свое начало общинно-братское движение, возглавляемое священником Георгием Кочетковым. Начало 90-х также было ознаменовано явлением ряда православных братств, и по сей день продолжающих свое существование.

ВОПРОСЫ

Несмотря на то, что «константиновский» период жизни Церкви завершился в нашей стране в 1917 г., несмотря на то, что история показала, что братства более верны и надежны, чем приходы, что именно они являются настоящей опорой Церкви, за последние 25 лет в церковной жизни нашей страны восстанавливались в основном приходы. Почему так произошло? Каким должно быть на настоящий момент соотношение приходской и братской жизни?

Проф. свящ. Георгий Кочетков: Это большой вопрос. Трудно на него ответить кратко, что неизбежно с собой несёт какую-то редукцию смысла. И всё же попробую. Мне кажется, что после такого разгрома, которому подверглась Церковь в нашей стране в XX веке, представить себе восстановление сразу общин и братств было почти невозможно. Восстановление Церкви Сталиным после 1943 года совершалось по лекалам Кремля и соответствующих органов, а совсем не по планам церковной иерархии или церковного народа. Весь наш народ был рассеян, люди были атомизированы, ничему не научены, священники не образованы. Не было возможности давать нормальное образование ни священнослужителям, ни даже епископам. Епископов было очень мало, храмов было тоже очень мало. Вся церковная жизнь находилось в кризисе. Христианская культура нашей страны к концу существования советской власти была практически уничтожена. Откуда же могли взяться у нас такие деликатные, утончённые цветы, как общины и братства?!

Не было никаких условий для их появления и в те годы, когда заканчивалась советская власть, и начиналось нечто новое. Так что, может быть, скорее по инерции, в силу оскудения своего духа Церковь была вынуждена восстанавливать то, что просто было проще восстановить, что было ей по силам. А в деле восстановления храмов государство и общество были на стороне Церкви, иногда были готовы даже помогать. Остовы разорённых храмов слишком мозолили всем глаза. И люди стали искренне вкладываться в восстановление храмов и считали, что это самое главное. Достаточно узнать «дорогу к храму», как говорилось в знаменитом фильме «Покаяние», и всё само собой решится. Так наивно думали многие в конце 80-х – начале 90-х годов, и потом все 90-е годы, а может быть, так кто-то думает до сих пор.

Мне кажется, приходы должны служить тем, чем они могут служить. Они могут быть прекрасными миссионерскими площадками. Ведь в приход может придти любой человек. Это огромное преимущество прихода. Но нужно, чтобы сам приход понимал, что главное его дело – служить этой открытости Церкви «граду и миру», urbi et orbi, такому уж миру и граду, какой есть. Так что если сами приходы не мешают этому главному своему делу, то они вполне выполняют свою функцию. Их, конечно, в этом надо всячески поддерживать, их надо укреплять, в них надо действительно создавать и какие-то хотя бы простейшие элементы общинной и братской жизни. Естественно, на приходе как таковом никогда не возникнет харизматического движения. Приход никогда не превратится в евхаристическую или харизматическую общину или в братство. Но в приходах при этом могут существовать общины и братства – внутри прихода, как нутряная часть прихода. Правда, возможен и другой принцип: чтобы храм был при братстве, а не братство при храме. Приход же всегда существует при храме, тут вариантов нет. Сейчас есть прекрасный опыт западных конфессий – Католической Церкви, Протестантских церквей, – которые многого добились, создавая определённые формы соотношения церковной общины и церковного социума, как бы сам этот социум к ним ни относился.

Как братству не терять (обретать) мистическое измерение своей жизни, внутреннюю свободу, базирующуюся на царственном священстве Народа Божьего?

Проф. свящ. Георгий Кочетков: Братствам и общинам в этом деле просто надо быть самими собой. Им надо всегда идти «вперёд и вверх» и при этом им надо, конечно, возрождать само понятие и саму реальность «царственного священства Народа Божьего». Это понятие, которое хорошо известно лишь богословам, экклезиологам, канонистам, и то далеко не всем. Многие сейчас стараются вовсе обойтись без него, создавая клерикалистскую модель экклезиологии, которая, конечно, не является православной. Но сейчас она существует в нашей Православной Церкви, более того, является на сегодняшний день господствующей. Поэтому надо это исконное, укоренённое в Священном Писании, в многовековом опыте нашей Церкви понятие «царственного священства Народа Божьего» возрождать, но возрождать его надо в правильном свете, в истинном смысле, без каких-то перегибов. Ибо если «мирянское» царственное священство будет пониматься как отказ от всего остального в Церкви (мол, нам больше никто не нужен и вообще больше в Церкви ничего не нужно), то это будет уже весьма проблематично.

Мистическое измерение Церкви должно иметь возможность выражать себя не только в Таинствах, не только в догматах, не только в аскетических принципах, но и в других вещах, в частности, в реальной жизни церковных общин и братств. Цитаты, которые сейчас были приведены в докладе Юлии Валентиновны, прекрасно показывают, как может происходить возрождение Церкви изнутри, через обретение общинно-братского опыта. И Церковь, конечно, вся Церковь, включая иерархию, включая монашествующих, должна была бы на это обратить внимание, оценить и признать это – признать как дело, совершенно необходимое для возрождения нормальной жизни нашей Церкви в наших условиях.

***

Очень жаль, что в нашей Церкви долго была забыта братская и общинная история. Мы даже часто не помним, что такое древнерусские братчины и братства. Мы, к сожалению, плохо знаем свою историю, а церковную историю, может быть, в первую очередь. Она часто у многих искажена какими-то схемами, идеологемами, очень неполезными для раскрытия полноты жизни Церкви и всех служений в ней. Мне кажется, что воспоминания об этой истории чрезвычайно важны, чрезвычайно полезны. Иногда мы даже лучше знаем историю западных исповеданий, западные духовные движения, а свои аналогичные вещи совсем не знаем, и поэтому нам они кажутся чем-то чужим. Это страшно для Церкви, когда своё объявляется чужим, а чужое – своим. Такие переворачивания, конечно, нужно как можно быстрее узнавать и преодолевать!