Чтобы жить – надо забыть, чтобы оставаться человеком – надо помнить

Есть такие вещи, о которых не хочется ни знать, ни думать, и даже зачатки мыслей о них хочется сразу прогонять. Например, что бывает, когда человек опускается до состояния, которое принято называть «зверством» – хотя это неверно, потому что звери так никогда не поступают с себе подобными. Еще страшнее, когда это зверство совершается в отношении детей или у них на глазах. Та самая «слезинка ребенка», о которой писал Ф.М. Достоевский и которую здоровая человеческая душа не может вынести, не надорвавшись.

А что делать, когда это зверство становится массовым, повсеместным? Когда мы вспоминаем о революции 1917 года и последующей гражданской войне, то редко впускаем в сознание, что это не только сотни тысяч убитых взрослых, но и не меньшее количество убитых, замученных, искалеченных физически, душевно и духовно детей. Мог ли Федор Михайлович предположить, что то «право на бесчестие», которое он пророчески предвидел в судьбе нашей страны, буквально затопит ее не только кровью, но и детскими слезами…

Из сочинений детей в эмиграции. Воспоминания о революции.

«Революция – это когда папы не было дома, а мама не знала, что ей делать».

«Я так узнала революцию. В маленький домик бросили бомбу. Я побежала туда. Все осыпалось. В углу лежала женщина. Рядом ее сын с оторванными ногами. Я сразу сообразила, что нужно делать, так как увлекалась скаутизмом. Я послала маленького брата за извозчиком, перевязала раненых, как могла, и увидела рядом большой короб. Открыла. Там была масса маленьких цыплят. Боже, что за прелесть! Я успела их погладить и всех перецеловать».

 «Нашего отца расстреляли, брата убили, зять сам застрелился».

«Видел я в 11 лет и расстрелы, и повешение, утопление, и даже колесование».

«Брата четыре раза водили на расстрел попугать, а он и умер от воспаления мозга».

«Было нас семь человек, а остался я один».

«С уроков можно было уходить сколько угодно. Наш старый директор в новой школе мёл полы. Старик математик пас коров, а нас учили какие-то дураки».

«Один наш ученик подставил ногу бывшему директору, тот упал, его не наказали, это меня очень удивило».

«Я бродил один и видел, как в одном селе на 80-летнего священника надели седло и катались на нем. Затем ему выкололи глаза и наконец убили».

Рассказ семиклассницы о 15-летнем герое, погибшем в Чека: «Его родители скрывались. Голод заставил послать сына в город за хлебом. Он был узнан и арестован. Его мучили неделю, резали кожу, выбивали зубы, жгли веки папиросами, требуя выдать отца. Он выдержал все, не проронив ни слова. Через месяц был найден его невероятно обезображенный труп. Все дети нашего города ходили смотреть на него»

«Я ходил в тюрьму, просил не резать папу, а зарезать меня. Они меня прогнали».

«Человечество не понимает, а, может быть, и не хочет понять кровавую драму, разыгранную на родине. Если бы оно перенесло хоть частицу того, что переиспытал и перечувствовал каждый русский, то на стоны, на призыв оставшихся в тисках палачей, ответила бы дружным криком против нечеловеческих страданий несчастливых людей».

С этими воспоминаниями мы познакомились во время очередного летнего лагеря-собора с детьми. Мы были потрясены. Никакие исторические факты не будоражат совесть больше, чем эти бесхитростные рассказы детей о тех событиях, которые часто выходят за грань человеческого восприятия. А ведь это лишь крошечная часть того, что происходило повсюду в нашей стране во время революции и что уничтожило ту, прежнюю Россию, от которой мы теперь безвозвратно оторваны.

Все наши выезды мы традиционно заканчиваем небольшим домашним концертом, в котором стараемся поделиться друг с другом и с нашими гостями тем, что нам открылось за проведенную вместе неделю. В этом году мы посвятили его детям, пережившим страшные события переворота 1917 года. Было в этом посвящении ощущение безошибочного попадания: огромная беда и грех, что замучили, искалечили, изгнали, лишили всего ценного; но не меньший грех – предать забвению, как будто этого всего не было. И поэтому совершенно необходимо хоть что-то сделать – хотя бы в память о них, коли им самим уже не помочь. Как писал в своих дневниках М.М. Пришвин, «чтобы жить – надо забыть; чтобы остаться человеком – надо помнить». Когда на концерте вновь звучали страшные слова детских воспоминаний, трудно было избавиться от неловкости перед гостями и особенно перед детьми, что приходится слушать весь этот ужас. Но к концу чтения сердце пережило очищение. Под звуки музыки Чайковского оно вновь обрело способность плакать и молиться о тех, о ком, казалось, плакать уже не было сил, и желание самому хоть как-то искупить эту вину, желание покаяться за наш народ, который впустил в свое сердце дух разрушения и братоубийства. Эти страшные страницы нашей истории невозможно читать, но разве можно о них забыть?

Участие в концерте детей было особенно значимым: им сейчас столько же лет, сколько и тем, о ком мы читали. Их музыка, их песня – как рука, протянутая к тем невидимым ровесникам через столетие.

Естественным окончанием концерта стала общая молитва о России Николая Николаевича Неплюева:

На отчизну нашу, страну Русскую, излей благодать Твою, Боже! Да соединятся все народы, ее населяющие, в одну семью, единомысленно исповедующую Тебя, Отца Небесного; всю жизнь свою единодушно, по вере, устрояющую – да будет едино стадо и Един Пастырь… Дай, Господи, России пройти путь покаяния и осознания в смирении; дай, Господи, ей преображение!