Про русское

Часто разговор о советских репрессиях ведется вокруг проблемы: можно ли оправдать великие цели и достижения десятками миллионов человеческих жертв. Но чем дальше, тем больше убеждаюсь, что сама постановка вопроса подложная. Не было никаких великих целей.

Об этом у меня был повод снова подумать пару дней назад, сидя в галерее “Граунд” на Новопесчаной улице, где мы с братством проводили встречу для жителей района. Маргарита Васильевна Шилкина, кандидат философских наук, рассказала об истории находящегося неподалеку, у метро “Сокол”, Братского кладбища, возле которого 30 октября мы будем совершать “Молитву памяти” о жертвах советских репрессий и читать вслух их имена.

Место выбрано неслучайно. Кладбище было устроено в 1915 году для погребения воинов, погибших на фронтах Первой мировой войны, по инициативе будущей мученицы великой княгини Елизаветы Федоровны. Судьба сделала его местом захоронения и первых жертв красного террора, юнкеров, которые спасли честь Москвы в дни вооруженного захвата власти в стране. О них и был рассказ Маргариты Васильевны. И вот один из эпизодов – о том, как большевики в 1917 году расстреливали Кремль, чего не делал никогда никто из российских правителей, – это не только вопиющий факт, но и символ их отношения к России.

Те, кто захватили власть и уничтожали нашу страну, наш народ и нашу церковь “с бешеной и беспощадной жестокостью” (Ленин) начиная с 1917 года, не любили ни этой земли, ни народа, ни культуры. Переворот был направлен не на улучшение жизни России, которая, конечно, нуждалась в улучшении, но на захват русской земли чуждыми силами. Русское объявили “великодержавным шовинизмом”, национальное подменили интернациональным (ничьим), а человеческую совесть и честь – партийной и революционной совестью (правом на бесчестие). Лучших людей, богатство и совесть нации уничтожали не по политическим мотивам, а по принципу “чем хуже, тем лучше”.

У нескольких сотен юнкеров – 19-летних мальчиков из самых разных сословий, имевших представление о чести и любви к родине, – которые в октябре 1917-го вышли на защиту Москвы, не было шансов, хотя их и поддержали жители центра города – интеллигенция, купечество, царская полиция. Когда уже после боев несколько священников пришли, чтобы отпеть и погибших “красных”, которых хоронили возле кремлевской стены, их прогнали: “Идите, своих хороните!” Убитых закопали под пение “Интернационала”, не позволив родным даже положить в могилу иконки, не говоря уже о молитве.

Так что вопрос вообще не в том, можно ли построить мировую гармонию на слезах десятков миллионов замученных и убитых. Те, кто устроили террор, который начался не в 37-м и не в 34-м, а с первых дней вооруженного захвата, не строили никакой мировой гармонии. Это такая простая и очевидная мысль, сказанная еще Солженицыным: русское относится к советскому как жертва к палачу. А между тем если бы мы ее осознали как следует, то сделали бы и следующий шаг. Мы увидели бы, что жертва – это не тот, кто снимает с себя ответственность за происшедшее, или кто ни в чем не виноват, или кто оправдан самим тем, что он жертва, о ком никогда нельзя говорить плохо. Хотя я с детства больше сталкивалась (даже в себе, хотя меня никто этому не учил!) с тем, что о русских нельзя говорить хорошо, вообще неловко говорить “русский” и рассуждать в национальных категориях. И я ясно понимаю, что мы жертвы, когда узнаю о русских людях, которые жили и созидали эту землю до 1917 года, трудились на ней и любили ее, – политиках, крестьянах, писателях, ученых, купцах, врачах. То, что мы видим сейчас, так мало похоже на ту Россию, которую мы потеряли.

Списки имен людей, уничтоженных советской властью, которые мы будем читать завтра, – тоже красноречивое свидетельство того, что мы жертвы, но не все жертвы невинные. Жертвы те, кого убивали ни за что. Жертвы те, кто сам расстреливал и пытал, а потом оказывался в безымянной могиле. Жертвы те, кто молчали, боялись, были преданы и сами предавали.

И главное, что нам, русским, как самой большой жертве советской власти надо сделать – увидеть, что советское – антирусское, и изгнать из самих себя советский дух, то есть покаяться, освободиться и помочь в этом другим. Если бы мы научились этому, то не было бы и нечестной, тупиковой идеологии и в других народах и странах, бывших частях Российской империи, также пострадавших от советской власти – но не от русских! Ведь, простите, в Грузии была своя советская власть, а на Украине (которая для меня тоже родина) – своя. И как все участвовали в разорении – кто делом, кто бездействием, кто словом, кто молчанием, – так и в покаянии нуждаются все.