Мы просто делаем то, что должны делать

В феврале 2013 г. на сайте Богослов.ру было опубликовано несколько материалов, представленных как богословская дискуссия вокруг богословских взглядов, катехизической и пастырской практики священника Георгия Кочеткова. К сожалению, взгляды о. Георгия обсуждались заочно, то есть самого о. Георгия к участию в этой дискуссии не пригласили. Обсуждению на сайте Богослов.ру предшествовал ряд публикаций в других Интернет-СМИ, связанных с ситуацией вокруг прихода с. Заостровье под Архангельском, где также, в основном в негативном ключе, говорилось как о Преображенском братстве, духовным попечителем которого является о. Георгий, так и о самом о. Георгии, его взглядах и деятельности. По прошествии некоторого времени, когда дискуссия в комментариях к опубликованным статьям постепенно сходила на нет, Сергей Смирнов, еще с начала 90-х годов неоднократно беседовавший с о. Георгием в наиболее острых ситуациях, взял у него развернутое интервью с целью обсудить с ним те вопросы, которые прямо или косвенно задавали его оппоненты. Теперь же, когда прошло еще четыре месяца, когда страсти несколько улеглись и о важных вопросах духовной и церковной жизни можно попытаться говорить в более конструктивном и менее эмоциональном ключе, мы публикуем это интервью на нашем портале.

Часть I

О нашей любви, гордыне и смирении

Сергей Смирнов: Если позволите, я начну немного издалека. За последние пару месяцев в Интернет-СМИ неожиданно появилось много негативных материалов, посвященных нам и нашей жизни. Наверное, за последние десять лет их не было столько, сколько в эти два месяца. Например, в Архангельске были высказаны довольно странные претензии. Я уж не говорю о прямой неправде вроде того, что на приходе о. Иоанна Привалова причащают только тех, кто прошел катехизацию, тогда как там причащают всех, кто готов к причастию, и всех усиленно призывают готовиться и причащаться. Как это можно, с позволения сказать, перепутать, не вполне понятно. Но это ладно, меня даже больше удивили обвинения в гордости и упреки в том, что у нас мало любви. Что Вы можете сказать в свое оправдание?

Свящ. Георгий Кочетков: Я могу только согласиться с тем, что в недавней полемике проявилось очень много гордости и очень мало любви. С этим я согласен. Тут трудно, как говорится, распределять роли – кто что сказал и сделал, – но меня очень огорчило, что эта полемика в очередной раз выявила давно известную духовную болезнь. Люди часто как бы самодостаточны: слушают только себя и ссылаются только на себя, не интересуясь, собственно, пониманием другого человека. Потому что для этого нужна любовь, для этого нужно превзойти самого себя, а это оказывается для многих задачей непосильной. Может быть, это самое печальное из всего того, что я видел, читая те бесчисленные тексты, которые публиковались в Интернете в рамках этой, с позволения сказать, дискуссии. Наши оппоненты – практически все – просто виртуозно показывали себя в этом качестве. Я даже не понимаю: это общий стиль или, может быть, они считают, что так положено? Что надо куда-то подальше спрятать дары любви, да часто еще и разума и в первую очередь показывать самого себя? Это такой само-пиар? Ведь в той или иной степени этим не брезгует практически никто. Конечно, чем одиознее текст, тем он больше пропитан, можно даже сказать, воспитан этой болезнью. Именно это меня как-то больше всего неприятно удивило.

Пожалуй, к этому я добавил бы еще одну особенность: безличностность, удивительную безличностность этой полемики. Гордость ведь не личностное качество. Гордость питается индивидуализмом и питает индивидуализм человека – его самозамкнутость, самонадеянность, самолюбие, честолюбие и т. д. И именно личностного начала в этих высказываниях почти не было – говорили ли об о. Иоанне и Заостровском приходе, или о братствах и братчиках, или о нашей истории… Очень много говорили обо мне, но никто почему-то ко мне напрямую не обращался. Как будто меня не существует, или как будто говорят о покойнике, о мифологическом персонаже или литературном герое. Меня разбирают, как в школьном сочинении, по косточкам. Помните, писали раньше такие сочинения на тему «Лишний человек в России». Только не в первой половине XIX века, как у Лермонтова, а в конце XX – начале XXI века. И это, может быть, тоже стало для меня поводом для размышлений.

Сергей Смирнов: Вы отвечаете немножко в стиле «сам дурак». Вас обвиняют в гордыне и в том, что у Вас и во всем нашем братстве мало любви. Говорят, что мы ко всем относимся свысока и снисходительно, а Вы в ответ: сами такие.

Свящ. Георгий Кочетков: Но ведь это же традиционно. Многие святые отцы писали о том, что чаще всего именно носители духа гордыни любят смирять других. Именно люди, у которых не было любви, в первую очередь были не готовы принимать и понимать другого человека, пусть даже с его недостатками и со всем добрым и злым, что в нем есть. Это я не от себя говорю, об этом можно прочитать у разных святых отцов, прежде всего отцов-аскетов, таких как Исаак Сирин, например. Мне последнее время как раз пришлось читать многочисленные труды по православной аскетике, и я невольно всё время натыкался на высказывания святых отцов, которые обличали наше время и нашу ситуацию. Я не хочу никого обвинять персонально, я никого не выделяю – ни себя, ни других. Просто меня очень опечалило то, что никому в голову не пришло обратиться ко мне, особенно из тех, кто говорит и пишет обо мне постоянно. И это не то чтобы сознательно, это какой-то рок, какая-то злая судьба, которая в наше время играет такую злую шутку со многими церковными людьми.

Сергей Смирнов: Мне-то самому эти вопросы показались либо подлыми, либо, как ни странно, смешными. Потому что на них совершенно ничего нельзя ответить. Ведь если мне всерьез, а не для того, чтобы меня подловить, скажут, что у меня не хватает любви, я с этим соглашусь совершенно. Ну да, не хватает… А у кого хватает? Смешно упрекать человека в том, что в нем есть какая-то неполнота.

Свящ. Георгий Кочетков: Да просто невозможно. Нельзя любить по требованию, но и нельзя любовь к себе выдвигать как претензию. Так же как нельзя смирять другого, чтобы у него не было гордыни, а появилось смирение. Когда человек смиряет другого, он лишь показывает свою собственную гордыню. Это духовный закон, и из него нет исключений. Вот о чем мы забыли в наше время.

«Откажитесь от церкви ради церкви»

Сергей Смирнов: Ну хорошо, давайте теперь посмотрим на те упреки, которые сыплются сейчас в наш адрес. Если сравнить их с тем, что было раньше, в начале и в конце 90-х и в начале 2000-х, мне кажется, есть некоторая разница. Потому что в начале 90-х упреки в основном касались использования русского языка в богослужении, в конце 90-х – начале 2000-х акцент ставился на вопросах догматики, а теперь вот – на вопросах, связанных с общинами, братствами, с обвинениями в сектантстве и т. п. То есть прослеживается некоторая динамика. Вы согласны с этим?

Свящ. Георгий Кочетков: И да, и нет. С одной стороны, акценты, конечно, меняются. Но с другой, на мой взгляд, наших критиков на самом деле никогда особенно не интересовало ни то, ни другое, ни третье. Мне кажется, не такие уж они противники русского языка в богослужении, не такие уж знатоки догматики или экклезиологии, совсем, надо сказать, не знатоки. Достаточно посмотреть хотя бы известный сборник «Суд им давно готов», чтобы убедиться в последнем. Да и все попытки как-то догматизировать наши расхождения, предъявить нам догматические претензии, очень уязвимы для критики. Взять хотя бы последнюю статью дьякона Владимира Василика. Я как раз сегодня читал комментарий Алексея Дунаева, написанный в ответ на эту статью, и в общем-то я с ним абсолютно согласен. По существу он говорит: «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Признаться, я вообще отметил, что у Алексея Дунаева очень здравые, да и просто компетентные суждения. Я не имею чести быть знакомым с ним лично, но мне понравился ход его мысли. Я мало знаю, что он пишет по патрологии (что-то читал, но очень немного), но сейчас его тексты очень выгодно отличались от мнений, высказываемых нашими оппонентами, по своей трезвенности, да и просто по своим знаниям, компетентности, по своей внутренней сбалансированности и православной традиционности. Очень выгодно отличались!

Что же касается смещения акцентов, изменения «объектов критики»… К нам всегда за что-то цеплялись. Я как раз сегодня даже попытался припомнить, от чего нас в разное время просили отказаться. Надо сказать, нас всё время просили от чего-то отказаться, причем ссылаясь не меньше как на всю полноту церкви. Якобы вся полнота церкви хочет, чтобы мы отказались от того, другого, третьего, потому что это противоречит церковной традиции. Я набрал чуть не десяток таких пунктов. Допустим, в свое время нас просили – очень настоятельно просили и именно от лица церкви – не собираться по домам для молитвы без священника. Или не собираться самостоятельно для чтения Писания. А если собираться, то читать только толкования святых отцов и ничего больше не делать. Сейчас эти претензии практически ушли.

Потом нас очень просили, скажем, не собираться и не стоять в храме вместе: мол, этим вы противопоставляете себя другим. Сейчас, кажется, эта претензия тоже ушла.

В какой-то момент нас очень просили не заниматься катехизацией, особенно длительной. В частности, настаивали, чтобы мирянам этим не заниматься, в том числе женщинам. Говорили, что, мол, это не ваше дело, тем более что вы иногда позволяете себе критические высказывания и имеете свои мнения. Мол, такого не может быть, поскольку всё должно быть исключительно общепринято, всё должно опираться на «консенсус патрум»… Кстати, об этом сейчас хорошо написал Алексей Дунаев, что это весьма неопределенное, практически эфемерное понятие, по сути, своего рода миф.

Нас еще просили отказаться, например, от «частого», то есть еженедельного, причастия. Сколько было по этому поводу всяких стрел в наш адрес пущено! Мол, зачем это вы причащаетесь так часто? Вообще говоря, нас начали обвинять в этом даже еще тогда, когда мы причащались раз в два месяца, а не еженедельно. Уже это в первой половине 70-х годов вызывало недовольство, причем серьезное. Нас убеждали в том, что мы тем самым можем вызвать какое-то такое «привыкание» к таинству, снижение благочестия, снижение ответственности и т.д. А уже потом это приняло современную форму: мол, зачем вы причащаетесь каждую неделю? Правда, теперь всё больше и больше таких людей, которые нас за это не только не ругают, но хвалят. Так же как и за катехизацию, к слову говоря. И за способность стоять вместе, так сказать, постоять за правду вместе с людьми. Оказывается, это неплохо. И собираться дома для молитвы и чтения Писания – тоже хорошо. И агапы оказались хороши, и русский язык не плох. Хотя уж сколько нас ругали за агапы, которые якобы повторяют Евхаристию! Или за русский язык, который якобы уничтожает всю молитвенность и красоту православия!

Но и это еще не конец. Нас просили и убеждали в том, что не нужно никаких общин и братств. Сначала воевали против общин, особенно внутри нашего общинного движения, а потом против братств, тоже внутри нашего движения. Изнутри больше, хотя и извне тоже. Особенно когда речь шла о каких-то более-менее четких границах, которые необходимы, чтобы общины и братства были не безответственными. Причем нас опять просили от имени церкви, утверждая, что, мол, это всё вещи нецерковные, что это вообще чуть ли не протестантизм. Нас просили не проповедовать без особых благословений и не служить службы суточного круга мирянским чином…

А сейчас вот перешли к проблемам общинно-братской жизни, общинно-братской экклезиологии. Притом что разговор об общинно-братской экклезиологии, скажем, еще только начался. Еще толком никто не знает, что это такое, люди еще не вникали, но уже просят, убеждают от этого отказаться! У меня, правда, есть большое подозрение, что пройдет 10-20-30-40 лет и это будет восприниматься как нечто само собой разумеющееся, как и всё прежде мною названное.

Так что нас всё время просят от чего-то отказаться, причем почему-то от имени церкви. Сколько было случаев, когда ко мне подходили и говорили, например, так: вы только откажитесь от русского языка в богослужении, от самой идеи его использования – и всё у вас будет нормально. И это было уже после начала гонений в 93-94-м годах. Но дело всё в том, что я уверен: во всех этих вещах, которые мы делаем, есть не только православная традиционность, но и воля Божья, которую церковь всё-таки всегда должна уважать. Я в этом абсолютно уверен. Доказать это внешними способами нельзя, это не теорема какая-нибудь. Это можно только прочувствовать изнутри, из внутреннего опыта, который происходит из практики, из самого дела и из оценки плодов этого дела. Я совсем не хочу этим сказать, что мы какие-то особенные прозорливцы, или пророки, или что мы (в частности, я сам) не делаем ошибок. Ничего подобного я не утверждаю, и было бы очень неправильно меня так понимать или толковать. Но просто мы делаем то, что должны делать. Делаем не идеально, со своими человеческими особенностями, может быть, привнося какую-то свою ограниченность или свои согрешения. Да, мы не всегда сразу попадаем в цель, но мы ищем и находим, как сказано в Евангелии, просим – и нам дается, стучим – и нам отворяют (см. Мф 7:7). И здесь Евангелие торжествует, слово Христово действует, а не мы действуем своей человеческой силой или разумением. Поэтому когда нас обвиняют в гордости, мол, мы не такие, как все, и всё это делаем ради самих себя, то для меня это звучит более чем странно. Я не понимаю таких рассуждений, в принципе не понимаю. Потому что зачем тогда Господь призывал нас к такому дерзновению? И апостолы тоже говорили: «бегите, чтобы получить венец нетленный» (см. 1 Кор 9:24-25). А теперь оказывается, что бежать не надо, стучать не надо, просить не надо, ничего этого не надо? Оказывается, мы не соработники у Бога и у Христа? Потому что это не смиренно – думать, что мы какие-то такие сотрудники Бога, что мы должны являть в себе богоподобие и свою богосообразность, то, что о. Всеволод Шпиллер называл «богосродным корнем». Но если всё это убрать из православия, что в нем останется? Всё, что есть в наших приходах, в нашей иерархии, в наших учебниках – всё это существует для того, чтобы раскрылись дары Духа, дары любви (именно любви, но любви Божьей, которая есть самый узкий путь для человека) и дары свободы (а это столь же узкий путь). Иначе я цели жизни христианской не понимаю! К тому же я знаю, что так писали святые отцы. И они, наверное, тоже базировались на реальном опыте, а не просто хотели как-то себя утвердить, говоря такие высокие и красивые слова.

Словом, в целом могу согласиться: внешне объект критики как бы немножко меняется, но дух и смысл меняются не сильно. Мне они представляются родственными духу фундаментализма, родовой проблемой которого является отсутствие любви. Поэтому однажды я и назвал фундаментализм «практическим атеизмом». Без любви нет Христианства, нет Православия, нет Церкви, даже если есть все церковные институции. Без любви нет и не может быть никакого послушания, никакой аскетики. Без любви всё это разрушается. Никто из нас, конечно, не почитает себя достигшим, и я тоже. Но я стремлюсь, как говорит апостол Павел, «к почести вышнего звания Божьего во Христе Иисусе» (Флп 3:14). Так что ты сейчас затронул вопрос принципиальной важности, может быть, центральный вопрос во всей этой полемике.

(Продолжение следует)