«Самый дорогой день нашей жизни»
Дорогие друзья!
Всех поздравляю с 80-летием «родной жизни». 29 октября 1929 г. в Москве были одновременно арестованы отец Сергий Мечёв и будущий отец Сергий Савельев. Интересно, что они были арестованы в один день. В этот день читается, что само по себе тоже удивительно, Евангелие о Кресте Христовом. Отец Сергий Савельев называл день ареста «самым дорогим днём нашей жизни». Это невмещаемо в простую человеческую голову. Но это так!
Божьей помощи в родных трудах!
Свящ. Иоанн Привалов
Ниже мы публикуем доклад свящ. Иоанна Привалова на международной научно-богословской конференции «Память и беспамятство в церкви и обществе: итоги XX века», прошедшей в Москве 18-20 сентября 2000 г.
Опыт сопротивления беспамятству: Россия, XX век
Мой доклад не носит научного характера. Я даже не знаю, как точнее определить то, что бы мне хотелось сегодня сказать. Скорее всего, это попытка верующего читателя поделиться некоторыми соображениями по поводу конкретных примеров собирания памяти, воплощенных в книгах. А также – попытка понять значение и актуальность этих примеров для церковной жизни в современной России.
Я выбрал трёх авторов, которые с христианских позиций (в той или иной мере) сопротивляются беспамятству – это Варлам Шаламов, Александр Солженицын и архимандрит Сергий (Савельев). Сразу же оговорюсь, что в центре нашего внимания будет не вообще память о судьбах России в XX веке, а лишь память о ГУЛАГе, где всем троим довелось побывать.
Три судьбы
Сначала, наверное, нужно кратко сказать о судьбе каждого собирателя памяти и о его личном отношении к вере и к церкви.
Варлам Тихонович Шаламов родился в семье священника, однако христианскую веру он не воспринял по разным причинам. Прежде всего –- из-за личных конфликтов с отцом, которые начались очень рано, и из-за формального отношения отца к духовной жизни. Отход от отеческой веры у Варлама Шаламова зафиксировался в перемене имени: «Варлам вместо церковного Варлаам – с очевидным противопоставлением священному переименованию Аврама в Авраама» [1]. Фактически вся его жизнь прошла вне церковных стен. «Та безрелигиозность, в которой я прожил всю сознательную жизнь, не сделала меня христианином» [2].
В лагерные годы Варлам Шаламов придерживался особой позиции –- старался полагаться только на себя, не надеясь ни на чью помощь, в том числе и Божью. При этом он говорил, что самые достойные люди, которых только доводилось ему встречать в лагерях, были «религиозники», но себя к ним не причислял и всячески скрывал любое проявление веры в своей жизни. Однако его стихотворения показывают, что он все же имел молитвенный опыт. А в последний земной путь его провожали в 1982 г. в московском храме Николы в Кузнецах.
Христианский путь Александра Исаевича Солженицына совсем кратко выглядит так. Первое детское воспоминание -– служба в храме, которая была внезапно прервана из-за того, что в алтарь властно вошли красноармейцы в буденновках. Затем, когда проходит детство и начинается юность, Солженицын принимает обычные для того времени коммунистические идеалы и, как он писал в лагерном стихотворении, «без грохота, тихо рассыпалось зданье веры в моей груди». Однако, попав в лагерь, он начинает постепенно возвращаться к Богу. На этом пути его ждёт ещё одно испытание –- смертельная болезнь, рак. Пережив неожиданное и чудесное возвращение к жизни, Солженицын понимает, что его собственная жизнь отныне ему не принадлежит: он призван к служению Богу. В начале 70-х годов, в отличие от Варлама Шаламова, Александр Солженицын решается сказать несколько слов о церковно-государственных отношениях и пишет открытое письмо Всероссийскому патриарху Пимену. С тех пор, правда, не так уж и часто, Александр Исаевич продолжает высказываться по некоторым церковным проблемам [3].
И, наконец, архимандрит Сергий (Савельев). По его собственному признанию, он никогда не сомневался в божественном начале жизни, однако церковная действительность еще в юности открылась ему полной всяких отступлений от евангельских основ [4]. Своим первым «преподавателем практического атеизма» он считал священника, преподававшего Закон Божий в местном училище. В 1918 г., во время молитвы в храме, ему стало ясно, что огромная часть ответственности за развал в стране лежит на Русской церкви, давно уже переставшей сверять свой путь с Евангелием. С тех пор будущий о. Сергий всю свою жизнь посвятил борьбе за возвращение церковной жизни к евангельским началам. В начале 20-х годов вокруг него собрался небольшой круг молодых людей, который затем превратился в христианскую общину. В 1929 г. многие члены этой общины были арестованы и сосланы на Север. В начале 30-х годов общинники принимают монашество в условиях лагерей и ссылок. В 1935 г. монах Сергий (Савельев) становится священником. С 1947 г. он –- клирик разных московских храмов. Его земное служение Христу завершается в Рождественскую ночь 1977 г. у престола храма Покрова Божьей Матери в Медведкове (Москва).
Духовная и церковная судьба каждого из этих людей в полной мере отразилась в написанных ими книгах. Все трое были арестованы в молодости. Шаламову при аресте было 22 года, Солженицыну -– 26, Савельеву –- 30.
Дольше всех в лагерях был Варлам Шаламов. Он вошёл в ГУЛАГ до войны и 15 лет провёл «на краю планеты», на Колыме. Колыма считалась местом гиблым -– туда отправляли на физическое уничтожение.
Александр Солженицын был в ГУЛАГе 8 лет. Он попал туда в конце войны. Это было уже другое время и другие условия. После войны пошел совсем иной поток людей -– бывшие фронтовики, жители западных областей Украины («бендеровцы» и т.д.), те, кто умели за себя постоять. До войны таких людей было мало.
Изгнание о. Сергия (Савельев) длилось 5 лет, с 1929 по 1934 г. Угроза нового ареста нависла над ним в начале 50-х годов, однако благодаря патриарху Алексию I отец Сергий смог его избежать.
Память об аресте
Для того, чтобы ярче показать разницу отношения наших авторов к ГУЛАГу, возьмем одно, общее для всех них событие -– арест. Свой собственный опыт Шаламов описывает следующим образом.
"19 февраля 1929 года я был арестован. Этот день и час я считаю началом своей общественной жизни -– первым истинным испытанием в жёстких условиях. <…> В наших кругах много говорилось о том, как следует себя держать при аресте. Элементарной нормой был отказ от показаний, вне зависимости от ситуации -– как общее правило морали, вполне в традиции. Так я и поступил, отвязавшись от показаний" [5].
Для Солженицына арест –- событие, окончательно и бесповоротно разделяющее человеческую жизнь на две половины. «Архипелаг ГУЛАГ» начинается с главы, которая так и называется: «Арест». В ней он описывает не только свой опыт, но и опыт многих других людей.
"Арест!! Сказать ли, что это перелом всей вашей жизни? Что это прямой удар молнии в вас? Что это невмещаемое духовное сотрясение, с которым не каждый может освоиться и часто сползает в безумие?" [6]
Или:
– Всё. Вы арестованы!
И нич-ч-чего вы не находитесь на это ответить, кроме ягнячьего блеянья:
– Я-а?? За что??..
Вот что такое арест: это ослепляющая вспышка и удар, от которых настоящее разом сдвигается в прошедшее, а невозможное становится полноправным настоящим. И всё. И ничего больше вы не способны усвоить ни в первый час, ни в первые даже сутки. Ещё померцает вам в вашем отчаянии цирковая игрушечная луна: «Это ошибка! Разберутся!» [7]
А вот как переживались аресты в общине архимандрита Сергия:
"Душенька встала, выпрямилась, положила правую руку на пояс и посмотрела на чужого человека. Её взгляд выражал решительность, независимость и достоинство. В этот момент я подошёл к ней и бережно опустил её руку, как бы призывая её к сдержанности и благоразумию. Простились. Её увезли" [8].
И далее:
"Мы помолились, простились. Уж не помню, что было у меня в голове, только, спускаясь по лестнице, я весело пошутила с Полей (няней Катюни). Для агента это было непривычно, и он сказал:
– Вы первый человек, который ведёт себя так спокойно и весело.
Поля проводила меня до машины. Плакала.
– Ну что ты плачешь? Я скоро вернусь.
– Вы так думаете? – спросил агент.
– Конечно. Я ничего плохого не сделала. Разберутся и отпустят.
Сели в машину и поехали" [9]
Сам о. Сергий вспоминал о том времени следующее. Оказавшись осенью 1929 г. в Бутырской тюрьме, он столкнулся с царившим там устойчивым настроением среди арестованных московских священников. Все, утешая самих себя, говорили: «Мы здесь за Христа страдаем». Но эти слова сразу же показались будущему архимандриту Сергию фальшивыми. Он пытался (и не мог!) объяснить почтенным протоиереям, что страдание за Христа –- это великий дар Божий, который даётся особым избранникам. Им же всем (и ему в том числе) довелось пострадать за грехи, как личные, так и общенародные. В конце жизни, подводя итоги пройденному пути, о. Сергий писал:
"Через скорби и унижения мы обрели новое познание жизни в благодати Святой Любви. Вот почему день 29 октября [10] для нас остался, может быть, самым дорогим днём во всей нашей жизни. Об этом свидетельствует и то, что, стоя у края могилы, мы, ещё оставшиеся в живых, этот день всегда благословляем. И ни одного дня своей жизни, как бы горек он ни был, никто из нас не вычеркнет из своей памяти. Мы всегда благодарим Бога за то, что Он предопределил нам особый путь жизни, и мы никого не осуждаем за то, что нам пришлось пережить. То, что родилось 29 октября, осталось неизменным во всей нашей последующей жизни" [11].
Как мы видим, все три автора признают, что арест многое изменил в их судьбе. У Шаламова началась общественная жизнь, которая навсегда отождествилась с ГУЛАГом. Солженицын отшатнулся от советской действительности и встал на путь служения Правде и освобождению человека от современных форм мирового зла. Архимандрит Сергий и его близкие обрели ту евангельскую Жемчужину [12], ради которой можно отдать всё остальное, что только есть у человека на этой земле, потому что «всё остальное приложится» [13].
Содержание памяти
Можно задаться следующим вопросом: что именно «вынесли» наши авторы из советских концентрационных лагерей?
Для Шаламова память о ГУЛаге – это прежде всего память о том зле, которое перемалывает человека целиком, о глубине этого зла. О создании «Архипелага ГУЛАГ» он говорит так: «Это великий эксперимент растления человеческих душ».
Лагерь –- отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключённый, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели -– инженеры, геологи, врачи, – ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни – отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел – лучше ему умереть [14].
Рассказы Шаламова по своей жгучей обличительности и беспощадной правдивости превосходят произведения Солженицына. Так считают многие исследователи творчества этих писателей. Проф. Никита Алексеевич Струве, в частности, отмечает, что Солженицын никогда не доходит до описания предельного зла. Один из его романов, например, назван «В круге первом». «Первый круг ада» Солженицын описывает как нечто промежуточное между «замордованной волей» и лагерями. Творчество Варлама Шаламова стоит под знаком «круга последнего».
Если Шаламов показывает глубину зла, то Солженицын концентрирует свои усилия на выявлении масштабов этого зла. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» он подробно рассматривает разные стороны жизни нашего народа в то время. Вот как называются главы второго тома: «Туземный быт», «Женщина в лагере», «Придурки», «Социально-близкие», «Малолетки», «Замордованная воля» и т.д. Автор исследует целый мир, созданный «Великой Октябрьской Социалистической революцией».
Но Солженицын помнит и о другой стороне лагерной жизни –- о том, как зреет и растёт героическое сопротивление внутри ГУЛАГа, как лагеря начинают взрываться неповиновением ослабленных и безоружных зэков. И сегодня, размышляя о памяти в церкви и обществе, нам тоже нужно вспомнить о том, что ворота сталинских лагерей открылись не только доброй волей Хрущёва, но и в результате освободительного движения, которое в них возникло после войны. Об этом очень ярко и выразительно рассказано в третьем томе «Архипелага ГУЛАГ».
Воспоминания архимандрита Сергия (Савельева) о лагерях связаны прежде всего с явлением той великой Христовой любви, которая стала разгораться внутри их общины сразу после ареста. В книге «Далёкий путь» нет акцента на зле; ни разу не упоминаются палачи народа, мельком говорится о внешних страданиях. У отца Сергия нет никакого желания обличать советскую власть. Его интересует другой вопрос: как в этих условиях жить со Христом и во Христе? В книге рассказывается о поисках ответа на этот вопрос и о том, как он был найден.
Книга «Далекий путь» -– это прежде всего память о Христе, о взаимной любви, об общине и Церкви. Конечно, это не значит, что архимандрит Сергий – наивный человек. В одной из проповедей, которая, по-видимому, есть отклик на «Архипелаг ГУЛАГ» и своего рода возражение Солженицыну, о. Сергий говорил: «Я знаю, я все знаю и даже больше этого знаю…» И именно поэтому он старается нам указать на Христа и Церковь.
Вторая тема его памяти -– Страшный суд над христианской историей и христианской церковью в России, который начался в 1917 году. Отца Сергия мучило то, что прошло больше пятидесяти лет, за грехи народа и церкви полегло множество людей, а Русская церковь так и не поняла «времени своего посещения», не принесла покаяния, не повернулась лицом ко Христу.
Характерный эпизод: в 1943 г. отец Сергий зашел в патриархию и был поражен той атмосферой, которая царила в приёмной. Несколько владык обсуждали вопрос, какая из московских гостиниц лучше. Остановились на «Метрополе». В связи с этим о. Сергий пишет:
"И вспомнилось мне другое время: тайга, простая, суровая лагерная жизнь, бараки с нарами и служители церкви, которых там было немало. У всех была одна жизнь, одни тяготы, заботы и надежды. Были там и архиереи, но они были тихие, скромные. В трудные минуты мы искали у них духовной поддержки так же, как и они у нас. Мы чтили их епископское достоинство, но в основе нашей жизни была Христова любовь, которая делала нас братьями. И вдруг, вместо грязного барака – роскошный особняк; вместо простых людей в старых, рваных телогрейках, с лопатой или топором в руках, – важные архиереи, перед которыми услужливые швейцары поспешно открывают двери лучших гостиниц. Куда я попал? Как же они так «далеко» успели уйти от нас? Какая удивительная перемена! [15]
Способы собирания и передачи памяти
Как эти три человека собирают свою память и как они ее пытаются передать нам?
В основе рассказов Шаламова лежат личные воспоминания. Говорят, что он не мог не писать, потому что память об увиденном и пережитом могла его «разорвать» изнутри. Он стремится к точности изложения, но отмечает несовершенство человеческой памяти.
"Много мелочей характернейших неизбежно забыто – писать приходится через 20 лет. <…> Человек лучше запоминает хорошее, доброе и легче забывает злое. Воспоминания злые – гнетут, и искусство жить, если такое имеется, – по существу есть искусство забывать. <…> Воспоминание есть попытка переживания прежнего, и всякий лишний месяц, лишний год неизбежно ослабляют впечатление, ощущение и меняют его оценку" [16].
Повествование у Варлама Шаламова почти всегда идет от лица автора, в каком-то смысле это повествование одинокого человека, и сам он довольно одинокий человек (особенно это выразилось в конце его жизни, когда он потерял слух и зрение и оказался снова как бы во внутренней камере).
Шаламов пишет просто. Он не иронизирует, не гневается, не обличает, не делает никаких выводов. Как пишет один из его исследователей: «Повествование его обретает спокойствие эпоса. Похоже, что он вообще не обращается к читателю; прежде всего и главным образом он обращается к Богу: "Вот что такое человек, вот чем он может стать, вот что он может сделать ближнему своему"» [17].
Солженицын, в отличие от Шаламова, опирается не только на личные воспоминания. Материалы для «Архипелага ГУЛАГ» ему предоставили 227 человек. Но есть и еще один важный момент: сотня людей помогли ему подготовить книгу к изданию. Александр Исаевич назвал этих людей «невидимками» и рассказал о них в одном из приложений к очеркам литературной жизни «Бодался теленок с дубом». Жорж Нива пишет о творчестве Солженицына так: «Солженицын -– это автор множественный, собирательный. Он говорит за всех. <…> Мертвые и живые, предатели и герои отдали ему свое слово, потерянное ими самими» [18]. И еще: «"Исповедь" Солженицына, хоть и пылает стыдом и жаром не меньшим, чем у Толстого, не индивидуальна» [19].
«Архипелаг ГУЛАГ» – это не просто книга рассказов о страданиях миллионов людей. Она призвана разбудить читателя, вызвать в нем отторжение к описываемому злу. Сам Солженицын считает «Архипелаг» книгой, которая может вызвать катарсис, очищение, просветление. Он хочет дать нам возможность причаститься этой трагедии, причаститься опыту ГУЛага, не попадая в него буквально. Через год после публикации книги он говорил:
"Вот недавно газета «Русская мысль» напечатала свидетельство, как читают «Архипелаг» в Москве: собирается полная комната и по страницам передают по кругу, молча, всю ночь. Я думаю, что если «Архипелагу» дать поработать некоторое время в СССР, то результаты будут заметны" [20].
Из этих слов мы видим, что «Архипелаг ГУЛАГ» и по своему замыслу, и по своему внутреннему устроению является книгой-поступком. Это было подтверждено всей дальнейшей историей. Публикации именно этого произведения дольше всего сопротивлялась умирающая советская идеология.
В книге «Далёкий путь» архимандрита Сергия (Савельева), напротив, нет попытки в чем-то убеждать или уговаривать читателя -– в ней просто рассказано о жизни во Христе и в Церкви, проходившей в условиях нелёгкого времени. Отец Сергий строит «Далекий путь» на основании переписки между членами общины. Это очень удачный ход. Как известно, к письмам степень доверия значительно выше, чем, например, к воспоминаниям. В «Далёком пути» воспоминаниям отведена почти служебная роль связок, письма же дают возможность «говорить» нескольким людям одновременно. В предисловии архимандрит Сергий пишет о своей книге так:
Вижу в ней свидетельство о жизни людей, в которой жизнь каждого в отдельности, в том числе, конечно, и моя, не имеет ценности, и в то же время жизнь каждого в общности жизни всех, как думается, неповторима и многоценна [21].
Наше восприятие памяти
И, наконец, последний вопрос: как мы принимаем ту память, которую собрали эти три автора?
Говорят, что творчество Шаламова оказалось в тени из-за громкой славы Солженицына. И более того: если уж Солженицын, который не доходит до описания предельного зла, нередко отвергается читателем из-за обилия ужасов, то что говорить о книгах Шаламова? Конечно, его произведения исследуются, есть заинтересованные люди, создан прекрасный музей в Вологде, но до широкого читателя его книги пока ещё не дошли.
Относительно «Архипелага ГУЛАГ» я опросил несколько человек, и во всех случаях услышал отрицательную характеристику: «Первый том «Архипелага» вызывает ощущение проглоченного кирпича». Второе мнение: «Прочитав «Архипелаг ГУЛАГ», испытываешь желание пойти и вымыть руки». И третье: «Психика этого не вмещает, не выдерживает».
И здесь я, может быть, не удержусь и скажу о личном опыте. Так получилось, что Солженицын для меня был тем единственным писателем, которому я безоговорочно поверил в 1989 г. Я даже думаю, что в каком-то смысле его слово меня сформировало. Нет другого писателя, которого за эти 11 лет я перечитывал бы чаще. Но вот какой интересный момент: Солженицына можно читать очень интенсивно. Когда-то о. Александр Шмеман сказал, что перерыв на обед при чтении солженицынских книг воспринимается как насилие. Я охотно с этим соглашусь. Действительно, произведения Солженицына захватывают, но их нельзя читать постоянно. В них словно присутствует предтеченский, приуготовительный момент. Его слово зовет к раскаянию-покаянию, оно обладает мощной освобождающей силой, но непонятно, что делать дальше. Многие герои Александра Исаевича последовательно и упрямо сопротивляются злу. Они рассуждают приблизительно так: «Если уж и придёт зло на землю, то только не через меня». Или, например, его известное воззвание «Жить не по лжи». Когда я прочитал его впервые в 1989 г., то принял как свою программу жизни. Однако через некоторое время запутался, так как стало непонятно, до какой степени этот призыв можно прикладывать ко всем сторонам моей жизни. Помню, через несколько дней я стал мнительно спрашивать и переспрашивать себя по всяким пустякам: не перешёл ли я дозволенной черты? Я отслеживал только нарушение этой заповеди и перестал видеть положительную перспективу. Сегодня я рискну сравнить творчество нашего великого современника с некой вакциной, которая укрепляет духовный иммунитет и защищает от многих современных болезней. В частности, думаю, что мне было бы значительно труднее жить в современной церкви без его книг. Наше время очень трусливое, и для того чтобы решиться на последовательные действия по исполнению воли Божьей там, где этого почти никто не хочет, требуется большое мужество. У меня его не было совсем. «Архипелаг ГУЛАГ», другие книги Солженицына, да и его личный пример убедили меня в том, что и один в поле воин, если он хочет жить по высшей Правде. Думаю, что без предварительного чтения произведений Солженицына мне, как священнику, было бы трудно отказаться от массовых крещений и перейти к серьёзной катехизации взрослых, а также занять правильную позицию в печальных церковных событиях 1997 года [22].
О книге архимандрита Сергия (Савельева) «Далекий путь» можно сказать следующее. Конечно, это книга позитивная, показывающая реальный путь, дающая вдохновение и надежду современному христианину. Однако на этом основании нельзя делать вывод, что раз в ней речь идет о любви, то, в отличие от произведений Шаламова и Солженицына, её будут читать охотно, с большим интересом. Оказывается, нет. Я несколько раз спрашивал в иконных лавках других храмов: как её покупают? Продавцы, махнув рукой, говорили, что книгу никто не берёт. Но ещё более меня удивили некоторые мои братья и сёстры, которые сказали, что им страшно её читать. Но почему? Ведь в ней нет описания зверств, в ней одна любовь и «за всё слава Богу»! Оказалось, что эта книга, точно так же, как и первые две, напоминает нам о Жертве. Чтение этих книг предполагает перемену жизни.
В заключение моего доклада хотелось бы сделать два вывода. Первый: закончилось советское время, будем надеяться, что такое безумие больше никогда не повторится, но вот как об этом времени рассказать нашим детям? В.Т. Шаламов, А.И. Солженицын и архим. Сергий (Савельев) -– пока ещё авторы не прочитанных книг. Если мы хотим освободиться сами и освободить своих детей от беспамятства по отношению к этому времени, то я не знаю иного способа, кроме как взять эти книги в руки.
И второй вывод. Как многое всё-таки зависит от того, в какой степени человек приобщён к Вере во Христа и в Церковь! Шаламов попал в ГУЛАГ почти неверующим и увидел страшное зло, которое уничтожает всё живое и человеческое. Однако другого противоядия он не нашёл, кроме как рассказать обо всём пережитом в своих книгах. Солженицын в ГУЛАГе вернулся к Богу, многое пересмотрел и понял, что попал туда не случайно. А позднее писал:
"Все писатели, писавшие о тюрьме, но сами не сидевшие там, считали своим долгом выражать сочувствие к узникам, а тюрьму проклинать. Я -– достаточно там посидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно: Благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!" [23]
Тем не менее, последняя правда раскрылась в жизни тех, кто вошел в ГУЛАГ сознательными учениками Христа. И дело не в том, что они «легче перенесли страдания», а в том, что смогли их преобразить. Архимандрит Сергий и его община не столько благодарили Бога за то, что Он им помог выжить, сколько благословляли Его за данный им путь. То же самое мы видим в жизни о. Тавриона (Батозского), который пошёл в лагеря с пониманием того, что там он как пастырь, будет нужнее, чем на свободе. Наконец, мы это видим и в жизни протоиерея Иоанна Конюхова, бывшего на Колыме в те же годы, что и Варлам Тихонович Шаламов, но оставившего о том времени воспоминания, пронизанные пасхальным светом [24].
Cсылки:
[1] См., например, его выступление на Рождественских чтениях в 1996 г. "Вестник РХД", № 173, с. 225-239
[2] См. Сергий (Савельев), архим., Далекий путь, М., 1995, с. 20
[3] Шаламов В.Т., Воспоминания, М., 2001, с.132
[4] Солженицын А.И., Архипелаг ГУЛаг. М., 1990, с. 13
[5] Там же, с. 14
[6] Далёкий путь, с.54
[7] Там же, с. 56
[8] День ареста большинства членов общины
[9] Православная община, № 48, с.125
[10] Мф. 13:45-46
[11] Мф. 6:33
[12] Шаламов Варлам. Красный крест. // Колымские рассказы. СПб., "Азбука-классика", 2002, с. 185
[13] Далёкий путь, с. 317
[14] Шаламов Варлам. Воспоминания. М., 2001, с. 152-153
[15] Полищук Е.С. Человек и Бог в "Колымских рассказах" Варлама Шаламова. ЖМП, 1994, № 2, с.108
[16] Нива Жорж. Солженицын. М., 1992, с. 31
[17] Там же
[18] Солженицын А.И. Публицистика, т. 2. Ярославль, 1996, с.250
[19] Далёкий путь, с.11
[20] Имеется в виду запрет в священнослужении целого ряда лучших пастырей нашей церкви из-за сильной политизации её внутренней жизни.
[21] Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛаг, т.2, М. 1990, с. 412