С верою и любовию да приступим...
Евхаристия – центральное таинство Православной Церкви. Часто говорят, что без причастия нет Литургии. Эту фразу легче понять с исторической точки зрения. Первые христианские богослужения проходили без установленного чинопоследования. Вся служба и даже вся Церковь тогда состояли в воспоминании о Спасителе, в Евхаристии – величайшей тайне соединения со Христом воскресшим.
Во времена советского атеизма у Церкви на территории СССР были отняты практически все права. Запрещалась проповедь, не существовало религиозного образования (тем более детского), христианская литература практически не издавалась, даже Библия большинству людей была недоступна. Но Церковь Христова по-прежнему жила – прежде всего благодаря Евхаристии, которая продолжала совершаться регулярно. Насколько часто причащались православные христиане в Советском Союзе? Какое место это таинство занимало в религиозных практиках и в самой жизни людей, рискнувших сохранить свою верность Христу? На вопросы корреспондента ЖМП отвечает автор исследования на эту тему старший научный сотрудник Центра истории религии и Церкви Института всеобщей истории Российской академии наук Алексей Беглов.
Каноны, парадоксы и обычаи
– Алексей Львович, предмет вашего научного интереса может показаться необычным. Зачем изучать, как часто причащались люди в разные исторические периоды? Кому это может оказаться полезным помимо сообщества российских историков?
– Изучение религиозных практик – часть исторической науки, которая концентрирует свое внимание на исследовании повседневной жизни людей (в нашем случае – рядовых верующих советского периода). Разумеется, здесь мы не подменяем богословов, которые занимаются исследованиями таинств как таковых, их значения с точки зрения Церкви. Нас в первую очередь занимает, как люди соотносят свою жизнь с этими таинствами, насколько часто участвуют в них, как к ним готовятся, какие в связи с этим запреты на себя налагают. те изменения, которые обнаруживаются в источниках, мы с научной точки зрения пытаемся объяснить, то есть ответить на вопрос, почему эти практики менялись. Всё это приближает нас к пониманию конкретных обстоятельств жизни людей, иногда – к понимаю их чувств и мотиваций, а в итоге – к постижению того ежедневного подвига, который они несли.
– Распространено мнение, что отношение нашего народа к вере довольно статично. Богослужебный язык со своей традиционной лексикой, устав служб по-хорошему консервативны. А значит, и вовлеченность в жизнь Церкви вроде бы должна сохранять неизменность вплоть до мелочей...
– Я бы выразился иначе: большинство православных не задумывается, как и когда возникли формы благочестия, которым они следуют в повседневной жизни. Они следуют им «по обычаю», потому что соответствующим образом их наставили в начале церковного пути родственники, крестные, священники. А обычаи такого рода очень редко отражаются в письменных источниках: если считается, что «все так делают», зачем об этом писать? Это в полной мере относится и к регулярности, и к частоте причащения, о которых мы говорим.
Парадоксально, но факт: несмотря на значимость этого таинства, источников, которые говорят о том, насколько часто православные в ту или иную историческую эпоху приступали к Чаше, крайне мало. Ведь на свою собственную практику обращают внимание, как правило, когда она «встречается» с отличающимися от нее обычаями. Приведу один характерный пример. Как рассказывал мне один собеседник, оказавший помощь в этом исследовании, в 1970-е годы он с огромным удивлением осознал, что причащается на порядок чаще, чем это было принято до революции.
– На порядок?!
– Этот парадокс далеко не единственный. Частота причащения в восточнохристианской традиции, как ни странно, не имеет базового текста, который бы раз и навсегда определял норму: как часто православному христианину надлежит причащаться. Существует ряд канонических правил, касающихся практики причащения (см., например, 8 и 9-е правила святых апостолов; 66 и 80-е правила VI Вселенского Собора; 11-е правило Сардикийского Собора; 2-е правило Антиохийского Собора). Но они либо фиксируют необходимый минимум, либо указывают на норму и сразу же констатируют, что реальная практика от нее отличается. Так, например, построен один из самых известных текстов о причащении – каноническое письмо святителя Василия Великого «К Кесарии», который пишет, что хорошо причащаться ежедневно, но мы (то есть он и его паства) причащаемся четырежды в неделю: в воскресенье, в среду, в пяток и в субботу, а также в иные дни, «если бывает память какого святого».
Удостоверение благонадежности
– На Руси прослеживается похожая картина?
– В целом да. У нас, помимо письма Василия Великого, уже в XI веке было известно изречение Анастасия Синаита, говорившего примерно следующее: некоторые причащаются часто, некоторые – раз в жизни, а мы похвалим тех, кто причащается чистым сердцем, и такие пусть причащаются всегда.
– Но «всегда» – это не категория частоты!
– В том-то и дело. Позднее появляются более конкретные предписания. Так, московский митрополит Платон (Левшин, †1812) в Инструкции благочинным 1775 года указывает как на норму для семей клириков и как на желательное для всех мирян причащение во все посты, то есть четыре раза в год. Еще выше поднял планку святитель Филарет (Дроздов, †1867). Как напоминает он в своем знаменитом Катехизисе (ч. 1. § 340), древние христиане причащались каждое воскресенье. Но поскольку среди нынешних христиан «немногие имеют такую чистоту жизни, чтобы всегда быть готовыми приступить к столь великому таинству», то «ревнующим о благоговейном житии» следует причащаться четырежды в год или каждый месяц, «а всем – непременно однажды в год».
Высказывание святителя Филарета по своей структуре очень напоминает изречение Василия Великого: московский митрополит говорит об идеале, а потом указывает на отличную от него практику. Хотел бы обратить внимание на следующий момент. Высказывание святителя Филарета обычно приводится как пример текста, закрепившего практику редкого – ежегодного – причащения.
Однако на самом деле понять, что имел в виду святитель, мы сможем, лишь сопоставив его слова и реальную практику позапрошлого столетия. Из такого сравнения видно: московский митрополит ратовал как раз за более частое, чем тогда было принято, причащение, по крайней мере «для ревнующих».
– С церковными нормами более или менее понятно. А как на это смотрело государство?
– Как ни странно, по сравнению с упомянутыми выше рекомендациями иерархов на практику причащения гораздо сильнее влияло именно государственное законодательство синодального периода. Самым значительным актом здесь стал петровский духовный регламент 1721 года. В нем законодатель предписывал: «должен всяк Христианин и часто, а хотя бы единожды в год причащатися святой Евхаристии», – и весьма прямолинейно разъяснял, почему это требуется: «Несть лучшего знамения, почему познать раскольщика». То есть участие в таинстве рассматривалось как ежегодно повторяющийся следственный эксперимент по выявлению будто бы укрывающихся староверов. Произошло своего рода «закрепощение» практики причащения, ее подчинение нуждам государственного контроля.
– Законы законами, но соблюдали ли их сами верующие?
– В целом соблюдали, однако и здесь не обходилось без нюансов. Если в эпоху Вселенских Соборов к разным церковным группам (епископам, клирикам и мирянам) относительно их участия в таинстве предъявлялись одинаковые требования, в синодальный период никто не мог и помыслить поставить в этом смысле священника, мирянина и монаха в один ряд. Формируются своего рода разные изводы практики причащения, которые могли существенно отличаться один от другого.
Во-первых, далеко расходятся практики регулярного и предсмертного причащения. Во-вторых, разнятся практики причащения духовенства, монашествующих и мирян. В-третьих, резко различаются практики причащения более высоких и более низких социальных слоев. Люди могли не причащаться годами, но во время болезни причащались каждые шесть недель; священники могли причащаться еженедельно, монахи ежемесячно, а миряне в среднем ежегодно (при этом дворяне и горожане – дважды в год, а крестьяне – раз в несколько лет).
Вспомним, что Пушкин пишет о семействе Лариных: «два раза в год они говели» («Евгений Онегин». гл. II. Стр. XXXV), подчеркивая патриархальный уклад и традиционную религиозность своих героев. Через 60 лет один-два раза в год будет причащаться отец другого писателя – Павел Егорович Чехов. За семь лет жизни в Мелихове он причащался девять раз: три года по одному разу, три года – по два, а один год, видимо, не причащался вовсе. Причастие его происходило перед Рождеством, обычно в Рождественский сочельник, Великим постом – на первой седмице, в Лазареву субботу, но чаще всего -- в Великий четверг. Параллельно в конце XIX века этнографы фиксировали в крестьянской среде особую категорию православных, называемых недароимцами. Чтобы формально соблюсти букву закона, они ежегодно исповедались, но к причастию не приступали, объясняя это необходимостью особой, почти ритуальной чистоты как до, так и после принятия святых таин. А поскольку, мол, в своей нелегкой деревенской жизни все эти требования они выполнить не в состоянии, уж лучше вовсе не приступать к Чаше. Суммируя сказанное, можно констатировать: наряду с государственным закрепощением практики причащения шла ее внутренняя дифференциация.
Освобождение таинства
– Что же происходит после октября 1917 года?
– Прежде всего, практика причащения освобождается от государственно-контрольных функций, таинство снова начинает восприниматься само по себе, а не как удостоверение благонадежности перед государевым оком. Определенная часть населения облегченно вздохнула и с радостью позабыла о необходимости ежегодно идти на исповедь и к причастию. Зато в сознании подлинно верующих освобождение таинства делало возможным (хотя еще не необходимым) пересмотр его регулярности. По-настоящему необходимым более частое причащение сделала угроза гонений и смерти (от голода или от репрессий), перед лицом которой оказались верующие.
Как свидетельствовал в своих лекциях по пастырскому богословию эмигрировавший в Болгарию протопресвитер Георгий Шавельский (†1951), во время гражданской войны и красного террора в конце 1917 и в первой половине 1918 года в двух столицах устраивались «целонощные богослужения, за которыми каждый из присутствующих стремился принести исповедания грехов и приобщиться тела и Крови Христовой, чтобы очищенным и укрепленным встретить грядущий день, в который его могут ждать мучения и смерть».
Известны свидетельства того, что праведный Алексий Мечев (†1923) в начале 1920-х годов причащал своих прихожан на каждой Литургии, на которой они могли присутствовать, а некоторых – вообще ежедневно.
Протоиерей Борис Николаев (†2005) в своих воспоминаниях описывает массовое причащение во время чистки Пскова от неблагонадежных элементов в апреле 1935 года. Как видим, «предельность» существования верующих в Советской России была одним из факторов, повлиявших на рост частоты причащения. Регулярная практика по своей «функции» как бы сливалась с предсмертным «напутствием». Были и другие факторы, например размывание границ меж практиками причащения мирян, духовенства и монашества. Повсеместное закрытие монастырей привело к тому, что монахи выходили в мир, где, как правило, оседали в общинах приходских храмов и как бы «транслировали» собственную практику на свое окружение. так, несколько духовников известной в начале ХХ века Свято-Смоленской Зосимовой пустыни в 1923 году перебралось в Москву, в Высоко-Петровский монастырь, который тогда уже действовал как приходской храм. Там вокруг них сформировалась большая община.
В Зосимовой пустыни была принята следующая практика причащения: послушники и монахи, постриженные в рясофор, причащались один раз в месяц, исполняя обращенный к «ревнующим» призыв митрополита Филарета (Дроздова); постриженные в мантию – два-три раза в месяц; постриженные в великую схиму – каждый день или несколько раз в неделю. Практика причащения, принятая в пустыни для послушников и рясофорных монахов, постепенно распространилась на мирян, бывших духовными детьми этих старцев. Монастырская традиция буквально была перенесена в мир. Этот опыт приобрел особое значение, как в силу высокого авторитета монахов, так и в силу того, что их духовные дети, принимая позднее священный сан, сами становились авторитетными пастырями.
К примеру, духовный сын наместника Петровского монастыря преподобномученика Игнатия (Лебедева, †1938) протоиерей Владимир Смирнов (†1981) стал священником такого известного центра московской церковной жизни послевоенного времени, как храм Илии Пророка в Обыденском переулке. Впрочем, вплоть до войны картина с частотой причащения остается крайне пестрой: «старое» ежегодное причащение соседствует с ежемесячным, а иногда – и с еще более частым.
– И чем характеризуются послевоенные годы?
– В это время мы всё чаще слышим о ежемесячном или несколько более редком причащении как о нормальной практике, по крайней мере в обеих столицах. так, дочь известного автора церковного самиздата Николая Пестова Наталья (в замужестве Соколова), будучи в 1940–1950-е годы школьницей, причащалась «пять-шесть раз в год», то есть примерно каждые два месяца. Ее муж священник Владимир Соколов (†1995) в 1970-е годы причащал своих прихожан уже ежемесячно.
Прихожане, входившие в круг протоиерея Димитрия Дудко (†2004) в этот же период (равно и позднее – в 1980-е), причащались до десяти раз в год, по словам одного из них, «не каждый месяц, но тяготея к разу в месяц». Очень индивидуально устанавливал периодичность причащения своих прихожан отец Александр Мень (†1990), однако он также требовал того, чтобы причастие совершалось не реже одного раза в месяц.
В рязанской глубинке, в городе Касимове, в это время усердные христиане причащались каждый пост, а в Великий – дважды (на первой и Страстной седмицах), то есть до пяти раз ежегодно. Понятно, что эта практика тоже заметно отличалась от предреволюционной.
– Недоумение может вызвать очень частое причащение, о котором вы упоминали выше. Ведь каждому известно: к причастию надо готовиться – побывать накануне на вечерней службе, прочитать каноны и правило ко святому причащению...
– Здесь мы уже обращаемся не к практике причащения как таковой, а к другим практикам, смежным с ней. В целом требования относительно подготовки к причастию сформировались еще в Средневековье, причем поначалу они были не в пример жестче нынешних. Позднее, в синодальный период, они постепенно смягчались (например, сокращалось количество канонов, которые следовало вычитывать в ходе подготовки к причащению).
В раннее советское время правила еще сильнее облегчаются в связи с «предельностью» существования верующих: в голодные годы пост у многих был невольным и дополнительного воздержания от пищи священники от причастников не требовали. Стабилизируется ситуация уже после войны: в основном народ призывают готовиться к причастию так же, как это было в синодальный период. Посещать все службы в течение недели перед причастием в Советском Союзе вряд ли было возможно. Впрочем, и до революции это требование за дальностью расстояния до церкви, прежде всего в сельской местности, соблюдалось далеко не всегда.
Протоиерей Геннадий Фаст, настоятель Градо-Абаканского храма святых равноапостольных Константина и Елены: Евхаристическое сознание нашей церкви постепенно взрослеет
Ученый, безусловно, прав, говоря, что частота причащения в Церкви не имеет раз и навсегда установленных рекомендаций. С другой стороны, вопрос о том, насколько часто следует причащаться конкретному человеку, гораздо важнее того, как, к примеру, подавать кадило во время службы.
Первые церковные общины были евхаристическими по своей сути, невозможно было представить, чтобы на Божественной литургии тогда присутствовали верующие, не приступавшие к Чаше. В последующие века практики причащения (и не только на Руси) сильно видоизменялись. И норма об обязательном ежегодном причастии, вошедшая в Катехизис митрополита Филарета, – ярчайшая иллюстрация того, что государственная Церковь при всей своей силе, мощи и статусности стать евхаристической общиной не в состоянии.
В ХХ веке Русская Православная Церковь проделала в этом отношении колоссальный путь вперед. Сейчас, на мой взгляд, это движение продолжается, и мы можем говорить (правда, осторожно) о постепенном взрослении евхаристического сознания нашей Церкви. Однако в отличие от раннехристианских времен у нас за плечами – огромное историческое наследие, десятки поколений православных предков. И сейчас наблюдается двоякая ситуация: общины подлинно воцерковленных верующих существуют в стране, где большинство народа считает себя православным, но при этом от Церкви сильно удалено. И на границах между этими областями периодически возникают напряжения, бьют молнии и раздаются удары грома.
В целом же наш народ сейчас надо возвращать к основам веры, воцерковлять его, чтобы люди идентифицировали себя православными не только при ответах на вопросы социологов, но и на исповеди у священника. И только потом они подойдут к вопросу, насколько частое причащение окажется им душеполезно. Стратегически деятельность и проповедь пастыря должна быть направлена к тому, чтобы воцерковленная часть наших верующих причащалась ежевоскресно, созидая евхаристическую общину. Тогда и другие верующие потихоньку начнут подтягиваться к этому состоянию. Вот только административно, указами и распоряжениями, этот вопрос решить невозможно.