Патриаршество и свобода церкви

5 февраля исполняется 430 лет со дня первого установления патриаршества на Руси. Сейчас этот один из способов управления церковью кажется незыблемым и чуть ли не изначальным, но в своей тысячелетней истории Русская церковь имела патриаршество и патриархов немногим более двух веков.

– Отец Георгий, менялось ли и каким образом понимание патриаршества как способа церковного управления и понимание служения патриарха за эти 430 лет?

– Безусловно, патриаршество не было в церкви явлением изначальным, и его содержание в истории менялось. То патриаршество, которое зародилось где-то в V-VI веке, было следствием развития принципов устроения церкви, характерных для константиновского[1] периода. Всё это предполагало покровительство императора и включение церкви в административную структуру империи. Патриаршество просто не могло не возникнуть тогда, когда церковь все больше и больше перенимала черты у монархического государства, в котором прежде всего ценилось единоначалие. Даже на пришествие Христа стали смотреть как на явление такого единоначалия в вере и в духовной жизни людей, которое объединяет все народы, разные провинции и страны. Патриарх воспринимался именно в контексте «симфонических» отношений церкви и государства и был в каком-то смысле атрибутом православной Восточной Римской Византийской империи. В Западной Римской империи подобное место занял папа. Государство смотрело на церковь как на свою часть – всё в империи организующее и скрепляющее начало. А церковь стала смотреть на императора как на епископа от внешних. Произошло такое взаимное признание церкви и государства. Оно соответствовало поместно-приходскому[2], точнее, поместно-диоцезальному[3] устроению церкви – особой экклезиологии, отличающееся от тех экклезиологий, которые могли существовать до Константина Великого. Я имею в виду и экклезиологию евхаристическую[4], и общинно-братскую[5]. Патриарх, конечно, был важной фигурой в этой вертикали светской и духовной власти, именно он представлял церковь перед императором.

Поскольку Русь приняла христианство в период константиновский, то все черты византийского патриаршества напрямую относятся и к нашим русским патриархам до Петра Великого. Под обаянием протестантизма император Петр I упраздняет патриаршество для уменьшения влияния церкви. Начинается синодальный период, и патриаршество возобновляется лишь в 1917 году, почти одновременно с большевистским переворотом.

– В чём коренное отличие патриаршества досинодального периода от более позднего – советского и постсоветского патриаршества?

– То, каким патриаршество мыслилось с 1589 по 1700 год, я вкратце уже сказал. А после синодального периода патриаршество было восстановлено уже практически во время большевистского переворота. В 1917 году закончилась константиновская эпоха жизни церкви, и всё радикально изменилось. Стремление к патриаршеству до революции, в синодальный период, можно было как-то оправдать, объяснить желанием освободиться от чрезмерного влияния государства и вернуться к прежним нормам церковной жизни, которые как-то закреплялись канонами церкви. Однако когда произошёл большевистский переворот и на Московском соборе 1917-1918 года был быстро поставлен вопрос об избрании патриарха, предполагалось, что он будет той фигурой, которая сможет противостоять всякому беззаконию, богоборческим и богоненавистническим настроениям, отрицающим всё церковное. Если до октябрьского переворота можно было оправдать идею восстановления патриаршества, то после – уже вряд ли. К тому же большинство членов собора и не проголосовали за это восстановление. Как теперь хорошо известно, в день голосования по вопросу о необходимости избрания патриарха было всего 220 человек – менее половины участников собора. В итоге «за» избрание высказалось только четверть от общего числа соборян.

Конечно, фигура патриарха при богоборческой власти оказалась очень уязвимой. Через одного человека значительно легче было манипулировать церковью, а нейтрализовав его, вообще оказывалось возможным парализовать все церковное управление. Патриарх Тихон (Беллавин) пытался с этим бороться. Он хотел увеличить автономию отдельных епархий и дать им большую самостоятельность. Он, конечно, хотел чувствовать себя как настоящий патриарх допетровского времени, но попал под «красное колесо» и, хоть и не сразу, но вынужден был идти на большие компромиссы с антицерковной властью. Всё-таки он, как мог, достойно пронёс своё служение в такие времена, которых церковь от века ещё не видывала, и его по заслугам канонизировали и почитают сейчас в нашей церкви.

Всерьёз постсинодальное патриаршество началось после патриарха Тихона и после межпатриаршего периода, длившегося с 1925 по 1943 год, когда в определённый момент власти – именно сталинской власти, коммунистической, богоборческой – стало выгодно сделать ставку на таком устройстве церкви. При советском патриаршестве церковь становилась наименее самостоятельной, наименее способной на какое-либо свободное существование, свободное действие и высказывание. Этот тип патриаршества, существовавший до конца советской власти в нашей стране, пришёлся уже на постконстантиновский период. Пора было бы как-то менять представление о норме церковного устройства, но на это никто не решился. Патриарх стал фигурой самодовлеющей в церкви и в этом смысле всё более венчающей жесткую вертикаль церковной власти, не очень-то полезную для церкви. Именно такая вертикаль власти и привела церковь к клерикальной экклезиологии[6], к клерикалистскому устройству и церковного управления, и всей внутренней жизни церкви, что, конечно, вряд ли кого-то радует.

Так что патриаршество сейчас вещь весьма оспариваемая и, может быть, уже анахроническая. Вообще в советское время, даже и после 1943 года, надо было бы христианам думать о децентрализации церкви, и это было бы полезно. К сожалению, ни государство, ни церковь не видели такой возможности и не желали её. Но после падения советской власти церковь могла бы сама выработать своё устройство, не оборачиваясь назад в константиновский или советский периоды своей истории. К сожалению, это не сделано, и поэтому церковь снова попала в огромную зависимость от государства, и сама же развила такую клерикалистскую модель своего внутреннего устройства. Это, мне кажется, должно очень настораживать всех нас, церковных людей: и клириков, и мирян – всех людей, болеющих за Церковь Христову, в нашей стране и вообще в Православии.

– Почему вопрос о церковном управлении не ставится сейчас? Только ли из-за власти, которую не хотят отдавать те, кто сейчас управляет церковью, или здесь есть какая-то оторванность от традиции, одномерное понимание того, как церковь вообще может быть устроена? На Соборе 1917-1918 годов рассматривали не только варианты патриаршества и непатриаршества, но предлагали разные модели и типы устройства Русской церкви. Спорили о том, какое должно быть патриаршество, а какое не должно и так далее. Сейчас такое впечатление, что наконец-то определили окончательную модель царства небесного на земле. Почему так случилось?

– Дело в том, что у иерархов, епископата, нет ни внутренней потребности что-то менять, ни внешней возможности. Они не видят иного способа управления, кроме существующего. Это логический конец и константиновской эпохи, и постконстантиновской – время, когда старое ещё не ушло до конца, а новое ещё не определилось и не пробило себе дорогу. Епископы, на которых лежит ответственность за церковное управление, обычно очень пессимистически смотрят на церковь как таковую, на роль в ней мирян, священства, монашества и так далее. Им не хватает веры в эту самую сегодняшнюю церковь, они и не доверяют никому кроме себя. Это мешает им увидеть церковь как некое соборное единство, которое руководится Духом Святым, а не теми или иными не всегда добросовестными пастырями. Когда слушаешь искренние высказывания на этот счёт епископов или священников, то видишь, что здесь господствует какое-то уныние, какая-то беспросветная печаль. Ведь клерикализм – это не просто способ управления, это такая вера, что только иерархия может что-то изменить к лучшему и не следует давать свободу кому бы то ни было ещё, ибо это опасно. Хотя сказано апостолом: «где Дух Господень, там свобода» (2 Кор 3:17), это почему-то не относят к церковному устройству и отношениям между верующими. А раз нет свободы, то нет и уважения к личности человека, то есть нет веры в человека. Но христианство есть вера в Бога и в человека, так что тут умаляются какие-то самые важные основы церковной жизни, церковного бытия, о чём можно только сожалеть.

– Один из главных аргументов, который приводили и в отношении избрания патриарха Тихона и приводят до сих пор, – что патриарх – гарант единства церкви. Это видимое единство, которое связывается с фигурой патриарха, и то, которое выражено в Символе веры словами: «верую во Единую… Церковь», – одно и то же? Или есть зазор, между двумя этими пониманиями единства?

– Естественно есть, и этот зазор – вопиющий. Христианское единство определяется «единством духа в союзе мира» (Еф 4:3), единством веры, единством жизни, единством любви в духе свободы и истины. Когда церковное управление выставляется, как гарант единства, то из этого ничего не получается. Это не получилось у патриарха Тихона, это не получается ни у кого. И сейчас неслучайно возникают такие конфликтные ситуации, когда церковь фактически раскалывается, распадается и на общем православном мировом уровне, и на уровне нашей церкви – самой большой православной церкви. Весь XX век стоит под знаком распадения этого единства в связи с идеологическими процессами, националистическими движениями, межцерковными претензиями – то есть прежде всего по политическим причинам. Так от Русской церкви отошла Финская православная церковь, Польская православная церковь, Чехословацкая, Американская и Канадская… Японская православная церковь, с трудом, автономно, с большими потерями сохраняется. Украина, пока еще держится, но, уже, как видим, – под большим вопросом, потому что политическая конъюнктура сейчас крайне неблагоприятна для церковного единства Русской церкви. Растут националистические настроения во всех церквах, разве что кроме Русской в РФ. Всё это не способствует единству, и никакая фигура патриарха даже внешний вид этого единства не может сохранить, не то что гарантировать.

– Этот украинский и западноевропейский кризис, связанный с попыткой вытеснения Русского православия Константинопольским патриархатом в Европе, как-то сейчас категорически повлияет на понимание роли иерархии в церкви, на понимание роли Вселенского патриарха и того, какая из православных церквей «выше по чести» и достойна возглавлять всё православие и представлять его в мире?

– Влияние нынешнего кризиса на осмысление церковного устройства, безусловно, есть и будет – но скорее от обратного. Как не надо: на Украине, в Стамбуле, в Москве и прочее. Все понимают, что не решить всех вопросов на всеправославных совещаниях и соборах, не решить всех вопросов только силами иерархии, тем более не решить политическими или националистическими силами. Разрешать церковные вопросы надо изнутри церкви: через просвещение народа, через объединение его союзом мира и любви – через общинную жизнь и братскую жизнь в церкви, через раскрытие и возрождение именно этих начал, на которых стоит церковь с первого дня христианства. Вот это – выход из положения. А очередные манипуляции с иерархией ничего не дадут. Они могут временно что-то немножко прикрыть, да и в этом есть большие сомнения.

Иерархия вступила в период своего кризиса, точно так же, как и всё, сформировавшееся в константиновский период истории церкви: канонический строй, понимание литургических таинств и догматики. Этого никто отменить не сможет, историю повернуть назад нельзя. Надо выстраивать другие формы существования церкви, надо менять приоритеты, заново вспоминать и осмыслять, кто и что первично в Церкви, а что вторично, надо выстраивать другие отношения внутри церквей и между церквами. Даже вопрос, что первично: община или храм – надо решать заново. Есть все основания думать, что в будущем в церкви снова на первом месте должна быть община верных. И тогда надо определить, кто такие верные и что такое эта община. А потом уже – какую роль играет при этом богослужение и храм. Скорее всего, храму будет здесь отведена вторичная роль. Храм при общине, при братстве, при церкви, а не церковь – при храме, община – при храме, братство – при храме. Это всё вопросы принципиальной важности, которые требуют возрождения веры в Церковь, которые требуют серьёзного возрождения церковной соборности и личностности. Это и есть сейчас основная проблема в церковной жизни, которая напрямую связана с проблемой существования патриаршества как такового в Русской церкви, но точно так же и во всех других православных церквах.

– Вы считаете, лучше сейчас будет, если церковь перейдет на какую-то систему отдельных епархий? Но всякая модель с епархиями – с патриархом или без – всё равно привязана к территории некой страны или области…

– Поэтому я и не говорил ничего ни о епархии, ни о территории – это всё атрибуты константиновского периода: всё то, что слишком прочно связывает церковь не с обществом, а с государством и ставит ее в излишнюю зависимость. А значит, это нужно как-то менять. Епархия это административное образование, совершенно нецерковное, уж не говоря про образования межъепархиальные: митрополии, патриархаты и так далее.

– То есть это анахронизм?

– Безусловно. Церковь должна снова стать совокупностью и единством собранных в любви церковных общин и братств, которые жестко не связаны с территорией, с той или иной формой государственного управления и общественного устройства. Такое единство в любви самостоятельных общин и возможно, и нужно, но оно, конечно, требует большой работы – во-первых, просвещения всего народа – и требует, чтобы каждый христианин чётко понимал, членом какой общины он является, за кого он отвечает, что он в церкви делает, к чему стремится и от чего отказывается. Это то, чего сейчас, к сожалению, нет, но что обязательно должно быть. Ясно, что в один миг такое не устраивается, и за один год тоже. Должны быть и будут всегда какие-то промежуточные формы, когда будет существовать одновременно и то, что наработано веками в прежние периоды церковной истории, и то, что народится вновь.

– То есть иерархия должна как-то готовить церковь к этому переходу в новую реальность?

– Да. И иерархия, и все ответственные люди в церкви должны готовить её к этому возрождению, к этому новому устроению, к новой жизни в новых условиях.