Когда мы согласны на то, чтобы преступника убили, мы согласны убить часть себя

Интервью с русской поэтессой, переводчицей, диссиденткой Н.Е. Горбаневской

Вопрос: Наталья Евгеньевна, когда вы выходили на Красную площадь, законодательством была предусмотрена такая мера наказания, как смертная казнь для противников государства. Думали ли Вы когда-нибудь, что Вы можете оказаться в числе людей, к которым могут применить смертную казнь?

Н.Е. Горбаневская: Вы знаете, смертная казнь была по разделу уголовного кодекса об особо опасных государственных преступлениях, применялась по статье «измена Родине». Нам как-то в голову не приходило, что нам дадут статью «измена Родине», поэтому и мне никогда не приходило в голову, что могут применить ко мне смертную казнь. Всё-таки мы были «законники», содержание статьи «измена родине» знали, и наша демонстрация ни под какую статью на самом деле не подходила. Мы знали, под какую она подойдёт при «подтягивании» –- это была статья о «грубом групповом нарушении общественного порядка». Нам к этому добавили ещё одну статью –- за «систематическое распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», хотя мы пробыли на площади несколько минут и систематически ничего не распространяли -– ни ложных, ни правдивых, ни измышлений, ничего. Но это был максимум того, что нам могли дать. Ну, могли дать тогда антисоветскую пропаганду, потому что антисоветская пропаганда -– это то же самое, только с «умыслом на подрыв и свержение государственного общественного строя», но это они всё-таки постеснялись.

Вопрос: А кому-то из диссидентских кругов эту измену родине пытались «пришить»?

Н.Е. Горбаневская: В 77-м году Анатолию Щаранскому, члену Московской Хельсинкской группы, дали ст.64 и большой лагерный срок. Кроме того, у очень многих невозвращенцев были заочные приговоры к высшей мере по 64-й статье. По 64-й заочно судили и Нуреева, и Барышникова.

Вопрос: То есть невозвращение на Родину приравнивалось к измене?

Н.Е. Горбаневская: Да, это сказано прямо в тексте статьи. Человек не мог выбирать себе свободно место жительства. Советский гражданин, оставшийся за границей, становился автоматически изменником родины. Бывали некоторые невозвращенцы, которые потом возвращались, им обычно смертный приговор заменяли на 10-15 лет лагеря и тюрьмы.

Вопрос: Что вы можете сказать о проблеме отмены смертной казни?

Н.Е. Горбаневская: Как только мы начинаем к кому-то относиться не как к человеку, мы начинаем терять свою, а не его человечность. В этом дело. И когда мы согласны на то, чтобы преступника убили, мы согласны убить в себе что-то, убить часть себя. Это страшно. На общество это действует не профилактически, а разлагающе. Мы обществом можем постановить -– такого-то и такого-то убить. Я, ты, он, она -– мы не существуем как «мы», мы существуем «один плюс один плюс один…» Каждый раз надо знать, что, если отменили мораторий, значит, мы отменили, мы выбрали тех, кто отменил. Давайте это «мы» делить на много «я», и тогда мы просто поймём, что каждый раз, когда мы допускаем это, мы допускаем собственное расчеловечивание. Когда мы говорим: «Это не человек, да что с ним цацкаться вообще! К стенке его, и всё!» -– в этот момент мы подсознательно делаем себя не-человеком – меньше человеком, чем есть, а постепенно совсем не-человеком.

К сожалению, по всякому поводу у нас очень легко можно сказать: да я таких стрелял бы! Да я бы тебя в землю зарыл! Да что ты на него глядишь, дай ему как следует, чтоб не поднялся! Я сейчас говорю не о тех, кто реально ударит, чтобы не поднялся, и не о тех, кто реально готов зарыть, а я говорю о тех, кто этого не сделает. Я и за другими, и за собой тоже такое вполне замечаю. От этого языкового недержания агрессии нам кажется, что мы эту агрессию выплеснули. Но выплеснули-то мы ее наружу! Выплеснули наружу, и она никуда не делась. От этого общее состояние готовности к агрессии только повышается. Ты взболтнёшь себе и пойдешь дальше. А слово твоё в воздухе повисло, и потом «отмёрзнет», знаете, как у Мюнхгаузена, отмёрзнет и кому-нибудь достанется, он пойдёт и в самом деле зароет в землю или вдарит так, чтоб не поднялся. Не знаю, нам бы, может быть, как-то над собой поработать – это ведь и есть поработать над обществом, это не «потом», это одновременно происходит.