Джинн выпущен
Россияне делятся на сталинистов и антисталинистов.
Сталинисты считают, что Сталин принес стране больше блага, чем вреда. Антисталинисты, наоборот, отказываются признавать за ним хоть какое-то благо, полагая все его правление сплошной трагедией для страны.
Количественное соотношение сталинистов и антисталинистов в обществе — не постоянная величина. Если в начале перестройки Сталин, по соцопросам, не попадал даже в десятку самых влиятельных людей в истории России, то примерно с 2012 года он вышел на первые позиции, и сейчас его популярность среди россиян продолжает расти.
Из ГУЛАГа — детям
Международное историко-просветительское общество «Мемориал» занимается проблемами сталинизма с конца 80-х. Здесь собирается архив о жертвах репрессий, ведутся научные исследования, выпускаются публицистические издания для широкой публики.
Недавно в свет вышла новая книга «Папины письма. Письма отцов из ГУЛАГа к детям». В ней письма репрессированных в годы сталинского террора людей, рисунки и душераздирающие истории их жизни, рассказанные родными.
На прошлой неделе я встречалась в «Мемориале» с председателем правления общества Арсением Борисовичем Рогинским, и он мне ее подарил.
Я листала книгу и разглядывала иллюстрации — пожелтевшие послания из лагерей дочкам и сыновьям. Пролившиеся сквозь годы слезы.
«От отца — письмо Алене об отважном почтальоне. С полуострова Таймыр (не ленись, читай до дыр!)».
«Когда ты вырастешь, сынок, если ты меня не застанешь, мама расскажет тебе, как свалилось на нас все это незаслуженное несчастье».
«Должен ты верить и помнить — папа вернется домой».
Такие же письма хранятся и в моей семье. От прадеда. В лагере он строил Беломорканал, расстрелян в 37-м. Прабабушка моя узнала, что он умер, только в 44-м, когда вернулась в Москву из эвакуации. А до этого ждала его больше десяти лет. Ждала каждый день и час. Доставала из шкафа его костюм, пальто, сушила, чистила, плакала. А когда узнала, что — все, умерла. Больше незачем было жить.
В 54-м прадеда реабилитировали.
Миллионы российских семей прошли такой же дорогой. Миллионы россиян знают, что их предки убиты государством, которое возглавлял Сталин. Убиты ни за что.
Или — кому «повезло» — отправлены в лагеря, или лишены имущества и всей семьей выселены в тундру или голую степь, с детьми и стариками.
Тем не менее сталинизм возрождается.
Смысл террора
«Люди знают о терроре очень много фактов, — говорит Арсений Рогинский. — Все уже написано за последние 25 лет, все опубликовано. Но знать мало. Надо понимать смысл террора. А смысл его в том, что это был террор государственный. Террор государства против человека.
Но, конечно, такой смысл террора массовому сознанию усвоить сложно. Ведь массовое сознание стоит на том, что государство у нас замечательное и не может быть преступным. Поэтому террор воспринимается как что-то вроде эпидемии. Мы жили-жили, потом пришли и забрали.
Зачем забрали? Зачем убили? Кто это сделал? Неясно. Но ужасно жалко жертв.
Нас всех объединяет то, что мы чтим память жертв. А разъединяет то, что одни ищут причины террора, а другие воспринимают эти поиски как очернение истории».
Понимание террора как преступления, совершенного государством, приводит к мысли о том, что без террора наше государство не могло бы существовать. Большевики просто не удержались бы у власти. Это был такой регулятор: высунул голову — отсечь. И если даже не высунул, а с точки зрения государства только мог высунуть — тоже отсечь. Чтоб люди понимали, голову высовывать не надо.
Террор воспитал нового человека, который боится государства. Считает, что государство может с ним сделать все что угодно в любую минуту, и про себя еще думает, что государство даже более или менее имеет на это право.
Целостной картины террора — с причинами и следствиями — в головах людей нет. Только разрозненные факты. Это в том числе результат исторической политики, которую проводит власть.
Историческая политика
Каждая власть имеет историческую политику. Эта политика выражается в массе вещей. В том, какие памятники ставят, а какие не ставят, какие музеи поддерживают, а какие не поддерживают, каких ветеранов чествуют, а каких — не очень, какие даты отмечают, какие законы издают, связанные с историей.
В нынешней исторической политике все, что связано с террором, задвинуто на самый дальний план. И это не случайно.
«У нас было сложное прошлое, — убежден Арсений Рогинский. — И воспитать современного сложного человека можно, только если он будет понимать, что прошлое его — сложно.
В советской истории было много такого, чем мы можем гордиться. И не меньше — того, чего должны стыдиться. Но государственная историческая политика учит нас испытывать гордость и больше ничего. «У нас было славное прошлое. Надо воспитывать молодежь на примерах славного прошлого».
Славное прошлое становится заклинанием.
Вся история страны изображается цепью сплошных побед. Среди них Главная победа — во Второй мировой войне, хотя чаще у нас и про Вторую мировую забывают, а говорят только о Великой Отечественной.
Мероприятия к юбилею Победы посвящаются исключительно Победе, и только ей. Никто не вспоминает о предвоенных ошибках и преступлениях руководства, приведших к катастрофам начала войны, о 1941–1942 годах, о чудовищных военных потерях, о миллионах солдат, попавших в плен, и об их судьбе после возвращения из плена, о миллионах советских граждан, в годы войны депортированных в дальние регионы Союза.
Трагическая память о войне подменяется памятью об одном счастливом дне — Дне Победы. Только эта идея и внедряется в сознание. И за «счастливым» Днем Победы закономерно вырастает Сталин как победитель и спаситель, но никак не губитель. Потому что в национальной исторической памяти почти не осталось гибели, боли, трагедии. Они вытеснены оттуда государственной исторической политикой. В памяти присутствует только Победа.
Самый главный штамп
«Мы самые лучшие, и мы особенные. Справедливые, честные, всем хотим блага, всему миру. Но так сложилось, что вокруг нас недруги. Не понимают нас, хотят завоевать, поставить на колени, устроить нам гадость. И, конечно, у нас здесь их «руки», агенты, которые на них работают, — «пятая колонна». Чтобы справиться с такой ситуацией, мы должны быть все вместе, консолидированы и сплочены вокруг нашего монарха. Или генсека. Или президента».
По мнению Арсения Рогинского, этот идеологический штамп — базовый элемент массового сознания в нашей стране. Есть еще целый ряд штампов, но этот — один из важнейших.
Власть может с ним бороться. Говорить: «Нет, мы открытая страна. Мы понимаем, что вокруг нас не враги, мы верим в дружеское начало всех».
А может, наоборот, его культивировать. Заботливо поливать из леечки. С начала 2000-х годов он как раз заботливо поливается из леечки.
Вода в леечке — историческая политика, которую проводит власть, выделяя из истории страны только победное и замалчивая постыдное.
Благодаря такой «леечке» в массовом сознании происходит сцепка между прошлым и настоящим.
«Сцепка эта выглядит примерно так, — говорит Арсений Борисович. — После «смутных девяностых» мы вновь обрели наше славное прошлое, где мы, русские, — хорошие, добрые, героические: мы спасли человечество в 45-м; великие стройки 1930-х, покорение Арктики, победы в космосе — это все мы; — в стране вновь воцарился порядок; — в итоге мы вновь обрели Родину — Великую Россию и тем самым обрели себя. Теперь мы вновь — подданные великой державы, которую все уважают.
Вместе с ощущением гордости возродились и укрепились — тоже, конечно, не без помощи власти — и другие старые советские (а во многом и досоветские) стереотипы.
О Западе, который как был всегда нашим врагом, источником всех наших бед, так и остался, а в 1990-е годы чуть не поставил нас на колени; о «пятой колонне», которая действует по заказу этого врага внутри страны; о враждебности либо черной неблагодарности стран-соседей.
Одновременно — тоже как бы сама собой, безо всяких подталкиваний сверху, — возникла новая популярность Сталина. Не Сталина — убийцы и организатора террора, а Сталина — мудрого государственного деятеля, великого модернизатора, и главное — Сталина — победителя в войне».
У властей не было намерения поднять на щит реальную фигуру Сталина. Они всего лишь искали в советской истории оправдание авторитарному и антидемократическому направлению своего политического курса. Но вместе с идеей консолидации против внешнего и внутреннего врага они выпустили из бутылки джинна.
«Путин поразительно точно уловил потребность растерянного в 90-е годы народа, — говорит Рогинский. — Народа, который перестал понимать, кто он такой: «Только что мы несли благо всему миру, только что нас все уважали и побаивались, а сейчас распоследний эстонец (латыш, поляк и т.д.) плюет в нашу сторону и спокойненько живет в своем Евросоюзе». А Путин как бы вернул нас к своим основам. Но на самом деле вернул к старым стереотипам.
Я не думаю, что сам Путин — поклонник Сталина. Вы знаете, что сейчас он отдал указание поставить в Москве памятник жертвам репрессий? Это ведь то, чего общество тщетно добивалось 50 лет от власти. Хотя этот памятник вроде бы никак не вяжется с сегодняшней эпохой.
Конечно, памятник — хорошее дело. Но куда весомее оказалось, что власть оживила все старые стереотипы. Джинн выпущен. И уже не так важно, как сама власть относится к нему».
...
Усвоить урок террора — значит понять, что это был государственный террор, и начать создавать государство, в котором ничего подобного быть не может.
У нас смысл террора не понят. Уроки прошлого не усвоены. Поэтому сталинизм возрождается.
Он возрождается из нашего вечного стереотипа, что порядок выше свободы. Из нашего пристрастия к вождям. Из нашей навязчивой идеи, что все вокруг враги. Из нашей гордости нашими победами при нежелании думать об их цене.
Коротко говоря, он возрождается из недоосмысленности нами нашего прошлого.
P.S. Сегодня 45% населения оправдывают огромное число жертв, которые понес советский народ в сталинскую эпоху, высокими целями и быстрыми результатами. В 2012 году таких людей было почти вдвое меньше — 25%.
Одновременно уменьшилось число людей, которые считают, что жертвы ничем нельзя оправдать, — с 60% до 41%.
Идею об установке памятника Сталину в 2010-м одобряли 24%, а в 2015-м — уже 37%.
С уважением к Сталину относится примерно треть россиян, хотя три года назад о таком своем отношении говорили лишь 21%.