"В тюрьме я раскрыл для себя, как люди жаждут наших молитв и жертвоприношений"

Доклад преподавателя богослужебной практики СФИ М.И. Зельникова на встрече «Богослужение в опыте новомучеников и исповедников Российских», прошедшей 8 февраля 2009 г. в Москве

В ХХ веке православная церковь в России испытала беспрецедентные по силе и массовости гонения со стороны государства. То затихая, то усиливаясь, они сопровождали жизнь нашей церкви с 1917 до конца 1980-х гг. Репрессии создали для церкви новый контекст жизни, с особой силой поставив ее, если так можно выразиться, лицом к лицу со злом в его самых крайних проявлениях. Благодаря гонениям православная церковь в России в ХХ веке с особой остротой ощутила свою границу с миром сим, размытую за столетия «симфонии» с государством. Жизнь под прессом воинствующего атеизма заставляла церковь пересматривать и переосмысливать свою традицию и заново устраивать все сферы своей жизни на более прочных основаниях. Опыт новомучеников и исповедников ХХ века является в этом отношении бесценным даром Божьим современной церкви, но даром, к сожалению, пока еще не оцененным по достоинству и неусвоенным. Поэтому опыт новомучеников и исповедников Российских заслуживает сегодня самого пристального внимания для выявления этих подлинных, проверенных гонениями, оснований, на которых должна строиться современная церковная жизнь.

Собирание, осмысление и усвоение опыта новомучеников и исповедников является не только долгом нашей сыновней благодарности, но и представляется обязательным шагом для возрождения полноты церковной жизни в РПЦ. Это исследование представляет собой попытку осмысления наиболее доступной части молитвенно-литургического опыта новомучеников и исповедников, которая уже собрана и отражена в опубликованных мемуарах, письмах и документах.

Мученичество

В целом, влияние гонений на богослужение можно сформулировать так: то, что прежде было сделать легко, стало очень трудно. Резко выросла та, если так можно сказать, «цена», которую надо было платить за совершение богослужения. Так, само по себе обычное служение священника в приходском храме в 1920-е – 1930-е гг. становилось подвигом, поскольку обрекало его на скорый арест. С помощью репрессий государство пыталось добиться от приходских пастырей отречения от Бога, снятия с себя сана или по крайней мере ухода на светскую работу. Однако многие пастыри, несмотря на неоднократные аресты, каждый раз возвращались к своему служению. Вот только несколько примеров.

Священник Дмитрий Александрович Багашев был рукоположен уже в разгар гонений в 1928 г. На допросе он сказал: «Мое мнение о сов. власти такое, что сов. власть послана Богом, как бич для народа, как бедствие за беззаконие наше... В такой трудный момент служить священником считаю своим подвигом»¹.

Священник Феодор Егоров, рукоположенный в 1930 г., служил на многих приходах Пермской епархии, в 1937 г. был арестован и приговорён к расстрелу, замененному потом 10 годами лагерей. Пройдя Магадан, Колыму, бухту Ногаева, о. Феодор чудом остался в живых, освободился в 1946 г. и попросился у Пермского архиерея на приход. Прослужив около года, был снова арестован и получил еще 10 лет, которые отбывал на строительстве Камской ГЭС. В 1955 г. он освободился и опять пошёл служить, приняв постриг с именем Герасим. Служил, пока подорванное в лагерях здоровье окончательно не расстроилось. Преставился в 1968 г.²

Священник Леонид Виноградов, служивший в нескольких храмах Кинешемского района и в с. Панино Костромской области, семь раз арестовывался. Ему неоднократно предлагали отречься от Бога и снять с себя священнический сан. Но всякий раз о. Леонид отвечал: «Служу Богу моему дондеже есмь!»³

Священника с. Большой Улуй прот. Евфимия Горячева провокатор в тюрьме убеждал отказаться от сана, но он не соглашался: «Бросить священство – никогда не брошу! Служу я по убеждению. Может быть, будет время, когда нас будут возить под соломой, под назьмом, чтобы совершать службы в подвалах или даже ямах, и тогда я не брошу служить. Советская власть преследует христианство. Христианство останется. Возможно, останутся только одни сильные, которые сумеют возродить христианство. Были в древности такие периоды, когда христиан сжигали, но, несмотря на это, в катакомбах, в подвалах христиане остались, и христианство восторжествовало»⁴.

Многие пастыри и архипастыри в прямом смысле слова готовы были отдать свою жизнь за сохранение возможности совершать богослужение. Так, например, чтобы противодействовать закрытию и разрушению храма преп. Сергия Радонежского в Ташкенте еп. Лука (Войно-Ясенецкий)⁵ решил в 1930 г. совершить самосожжение, но арест помешал ему исполнить это намерение⁶.

Суть происходившего хорошо сформулировал еп. Дамаскин (Цедрик): «Совершается суд Божий над церковью и народом русским. Совершается отбор тех, кои только и смогут быть строителями нового здания Церкви и будут в состоянии противостоять злу»⁷.

Евхаристия

В практике совершения важнейшего таинства церкви – Евхаристии – в условиях гонений стал появляться новый опыт, например, служение литургии в миссионерских целях на улице. Так, когда обновленцы захватывали храмы его епархии, еп. Кинешемский Василий (Преображенский) благословлял священников совершать литургию на площадях сел и сам так служил, собирая на службы сотни и тысячи людей⁸.

Характерно также, что многие новомученики и исповедники переходили к ежедневному совершению литургии, хотя это и не было прежде принято. Такой практики придерживались, например, еп. Кинешемский Василий (Преображенский), еп. Дмитровский Серафим (Звездинский), отчасти прот. Сергий Мечёв, а также архим. Таврион (Батозский). Интересно, что о. Таврион неукоснительно совершал литургию ежедневно даже в заключении, в любых условиях. Он вспоминал: «Во время заключения, и лагерного, и тюремного – всегда ночью, под одеялом, когда все уже спали, без пропуска совершал святую литургию. А если попадал в карцер – это был праздник. Весь день пел молитвы вслух. Дежурный подойдет, заглянет в окошечко, постучит в дверь, подивится и отойдет. Везде неопустительно совершал литургию – даже на пересылках⁹.  Для о. Тавриона ежедневная Евхаристия была прежде всего служением людям, насыщением их духовной жажды. Он говорил: «... когда в первый раз попал в тюрьму, то пошел по стопам отца Иоанна Кронштадтского. Я горел желанием совершать ежедневно Божественную литургию. И там, в тюрьме, я раскрыл для себя жажду и потребность людскую, как они жаждут наших молитв и жертвоприношений»¹⁰.

Еще в 1918 г. прот. Владимир Воробьев писал, обращаясь к революционной власти: «Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже в подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы. Мы будем без них, с благословения наших епископов, совершать литургии. Вы насилием заберете наши священные сосуды. В домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертву Тела и Крови Господней. Без нее мы не можем жить, она – наша жизнь, без нее – наша смерть. Святая Евхаристия дает нам радость, неземной восторг и силу жить, бороться и силу мужественно бестрепетно нести страдания...»¹¹ Его слова оказались в значительной степени пророческими.

Если в еще не закрытых храмах внешняя форма совершения Евхаристии претерпевала мало изменений, то в заключении она иногда обретала почти первохристианскую простоту. В начале 1920-х гг. в тюрьме еще могли служить, например, в общей камере. В.Ф. Марцинковский вспоминает, что в 1921 г. литургии в Таганской тюрьме по официальному разрешению служились в школьном помещении со скамьями. Иконостаса не было вовсе, престолом служил стол, покрытый белой скатертью. Сосуды и облачения были переданы с воли¹². В ссылках и в церковном подполье Евхаристию епископы и священники часто служили в частных домах и квартирах верующих, в самой простой обстановке. Престолом мог служить обычный стол или настенная полка, а евхаристическими сосудами – кухонная посуда.

Но не только внешние затруднения и соображения конспирации стояли за упрощением обряда Евхаристии, когда она служилась по домам. С.И. Фудель писал: «Служение в комнате предъявляет духовные требования к внешности: пышность византийского обряда становится в комнате чем-то громоздким, ненужным и даже досадным»¹³. Епископ Ковровский Афанасий (Сахаров), например, в домах служил в простой фелони с омофором и маленькой матерчатой митре с иконками, но без всяких украшений. Зато по улице и на регистрацию к уполномоченному всегда ходил с посохом – как епископ, что было свидетельством веры. Многие исповедники веры, как и он, избегали внешних почестей и роскошных облачений. Например, когда патриарх Тихон подарил архиепископу Тверскому Фаддею (Успенскому) алмазный крест на клобук, он отказался его носить: «В Твери Вера Васильевна стала напоминать ему о кресте на клобук. "Не надо, ни к чему", – ответил архиепископ. "Но вам же он дан, вам это положено", – настаивала Вера Васильевна. В конце концов она сама вырезала из белой материи крестик и нашила его на клобук»¹⁴.

В лагерях богослужебные сосуды заключенные изготавливали своими руками из доступных материалов: железа, дерева. Сами шили простейшие облачения, изготовляли кресты и иконы из бумаги, хлебного мякиша. Служили иногда на просфорах, переданных с воли, а при их отсутствии – на лагерной пайке. Известный соловецкий узник, прот. Никодим, известный под прозвищем «Утешительный поп», использовал в качестве евхаристической чаши немецкую солдатскую кружку с крышкой, причащал деревянной лжицей, а вместо вина использовал клюквенный сок. Он носил под одеждой деревянный крест и самодельную епитрахиль, выдаваемую за шарф¹⁵.

Антиминсы, необходимые для совершения Евхаристии, старались передать в заключение с воли. А многие епископы (например, еп. Ковровский Афанасий (Сахаров), еп. Рыльский Павлин (Крошечкин)¹⁶ и др.) специально освящали антиминсы для священников, отправляющихся в лагеря и ссылки. Однако их обычно не удавалось долго хранить из-за этапов и многочисленных обысков, так что часто священники оставались без антиминсов. Архимандрит Таврион (Батозский) вспоминает: «Как служили без антиминса, без престола? Один священник ложился, а остальные служили у него на груди. Вместо просфоры – хлеб. Господь на Тайной вечере сказал, что хлеб пресуществляется в Его Тело. А вместо вина – вода. В Кане Галилейской Господь претворил воду в вино. И мы все причащались. Были радостны и веселы! С Богом нигде нет потерь!»¹⁷.

При крайней аскетичности своей обрядовой стороны, Евхаристия в заключении оказывала огромное духовное влияние на верующих. С.И. Фудель вспоминает о своем восприятии тюремной литургии в 1922 г.: «Откроешь глаза, и вот – все та же пыльная лампочка, горевшая, по правилам, всю долгую ночь... Но я вижу, что отец Валентин¹⁸ и отец Василий¹⁹ уже встают, и вдруг стену внутреннего холода пробивает, как луч, теплая победоносная мысль: да ведь сегодня будут служить литургию! Сегодня там, на маленьком столике у окна, опять загорится огонь, и через все стены и холод опять поднимется за всех людей, за всю страдающую землю жестяная тюремная чаша. «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся». У нас нет ничего, кроме этого, но именно в этом больше всего нуждается мир»²⁰.

Таким образом, при самых простейших внешних формах её совершения, Евхаристия бывала для исповедников веры в заключении зачастую более духовно действенной, нежели для многих других на свободе, поскольку за ней стоял опыт их реального приобщения ко Христу в жизни через несение Его Креста – хранения верности Христу и исполнения Его дела в мире.

Пасха

К совершению праздника Пасхи верующие заключенные прилагали наибольшие усилия. Во-первых, совершение этого главного христианского праздника было своего рода последним рубежом отстаивания веры, знаком сохранения личной верности Христу. Во-вторых, праздник Пасхи обладал, если так можно выразиться, самой большой «объединяющей силой», собирающей воедино верующих, которых в заключении власти старались как раз как можно больше разъединить и разобщить. Поэтому верующие в неволе всегда стремились встретить главный христианский праздник – Пасху – максимально полной и общей молитвой, но это удавалось крайне редко. Именно против пасхальных богослужений принимались наиболее строгие меры. В праздничные дни в лагерях, начиная примерно с середины 1920-х гг., не только не разрешали выходных, но зачастую намеренно в праздники посылали верующих заключенных на особо продолжительные и тяжелые работы. Обычно почти любое внешнее выражение молитвы в праздник могло грозить увеличением срока или продолжительным заключением в карцер, что часто (на Соловках, например) могло закончиться смертью.

Тем не менее, вопреки запретам, некоторые верующие заключенные всё же решались пойти на риск, и тогда иногда удавалось встретить Пасху совместными молитвами. Часто очень немногие, или даже один человек решался на нарушение запрета. Но пример немногих мог помочь преодолеть страх многим другим, и тогда такая нелегальная Пасха приносила обильные духовные плоды. Само Пасхальное богослужение становилось не только символом победы Христа над смертью, но и реальной победой Христа в сердцах многих верующих по крайней мере над страхом смерти.

Один такой пример описывает Василий Савельев (будущий архим. Сергий). В 1930 г. в лагере по строительству железной дороги Пинюг--Сыктывкар заключенные вопреки запрету встречали Пасху в бараке общим пением пасхального канона и стихир. Инициативу проявил один священник, облаченный в фелонь из простыни и епитрахиль из полотенца. Его мужество укрепило и собрало многих других. «Наступил Великий пост – пер­вый в лагерных условиях. Особенно тягостно было без церкви проводить дни Страстной недели. Напряжение все больше и больше усиливалось, и к Пасхальной ночи оно было настолько серьезным, что требовало разрядки... Наступила Пасхальная ночь. В бараке была полная тишина. Вдруг, ровно в две­надцать часов, раздался певучий голос: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех. И нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Мгновенно со всех концов барака люди устремились к поющему. Пел священник, и даже в облачении. На нем были фелонь из простыни и епитрахиль из полотенца. Тут уж удержать нас было невозможно. С великим воодушевлением мы пропели пасхальный канон и стихиры Пасхи. Потом каждый принес для разговения то, что мог, и у нас, как чудо, открылся праздничный стол. Это была замечательная ночь»²¹.

Чин богослужения в данном случае определился тем, что все могли вместе спеть наизусть, а обрядовая сторона богослужения – тем, что можно было быстро изготовить своими руками из простейшего бытового имущества. На Пасху 1931 г. в этом же лагере репрессии так усилились, что всякие внешние богослужебные действия уже не допускались. Многочисленные примеры подобного рода говорят о том, что верующие заключенные часто шли на риск совершения Пасхального богослужения, когда был хотя бы минимальный шанс остаться незамеченными. Так поступали в разных местах заключения многие верующие.

Некоторые верующие в лагере открыто шли на страдания за нарушение запрета, чтобы только совершить пасхальное богослужение. Эта жертва сильно укрепляла духом не только верующих заключенных, но и неверующих. Верующие женщины из Воронежской области, несмотря на угрозы, отказались работать в Пасху, за что были на несколько часов поставлены босиком в ледяную воду. Такой ценой они добились своего: стоя на босиком на льду, они пели пасхальные песнопения и праздновали Пасху. Глядя на них, неверующие завидовали их стойкости²².

Бывали и другие подобные случаи, когда несмотря на отсутствие всяких условий для совершения праздничного богослужения исповедники веры в полной мере переживали пасхальную радость от полноты приобщения Кресту Христову в реальной своей жизни. Например, архим. Тавриону (Батозскому) приходилось встречать Пасху и на тяжелых земляных работах, и в бараке под нарами, и в ссылке в землянке. С особой силой Пасха переживалась как Пасха Креста Христова. Он вспоминал: «Были такие минуты: везешь тачку, нет никаких сил, а вместе с тем падаешь на колени и говоришь: "Слава Тебе, Господи! В дни Твоей Пасхи я тащу эту тачку! Какой я счастливый! Как счастливы родители, которые дали мне жизнь! Я за правду Христову, за Церковь, за Слово Божие, за жизнь христианскую умираю здесь!" И какая внутренняя духовная радость! Неужели вы думаете, что только здесь, в храме, можно переживать Пасху? Может быть, в тюрьме, где-нибудь под нарами еще торжественнее, или в ссылке, в какой-нибудь выкопанной живой могиле. Красота!»²³

Таким образом, совершение в лагере запрещенной начальством Пасхи становилось для ее участников шагом, близким к подвигу первохристианских мучеников. Во-первых, за это они могли поплатиться жизнью или по крайней мере ее существенной частью (прибавкой срока или карцером). Во-вторых, такая Пасха всегда становилась подлинным свидетельством победы Христа над смертью и сильным духовным укреплением как для самих участников, так и для многих других, бывших свидетелями этого события.

Ежедневные молитвы

В ежедневном уставном богослужении в условиях гонений зачастую выявлялись новые духовные акценты. В храмах оно приобретало особый миссионерский характер, становясь, в первую очередь, свидетельством веры, способом собирания церкви, распространения и укрепления веры. При этом главный акцент ставился на чтении Св. Писания, проповеди и истовом служении. Так, пермский иеромонах Дмитрий (Пьяных) говорил в мае 1939 г.: «Вот вчера не служили, а у меня сердце болит, вдруг мы лишили кого-нибудь искренней молитвы и она [не] была вознесена к Господу Богу... Очень заметно как проповеди и исповеди оказали свое действие... Если каждый из нас привлечет к церкви хоть одного человека, это было бы важное дело. Я вот лучше в этой жизни в тюрьме буду сидеть, чем приму мучение на том свете, это наш долг, и мы должны его исполнить и именно теперь в наше время»²⁴. В условиях гонений вопрос понятности языка Св. Писания становится жизненно важным. В письме от 2 сентября 1929 г. духовным чадам из тюрьмы г. Воронежа прот. Иоанн Стеблин-Каменский рекомендует им читать Писание на русском языке: «Горите пред Господом, как чистые восковые свечи, и старайтесь, чтобы современный ветер не затушил ваш огонек, старайтесь защищать его от дуновений мирских страстей и суеты – чтением Слова Божия, особенно Евангелий и Посланий Апостольских на русском языке»²⁵.

Сами гонения многим помогли впервые пережить уставные молитвы во всей их духовной силе. Так, просидевший в 1922 г. много дней в ожидании расстрела прот. Михаил (Чельцов) вспоминал: «Только тюрьма дала почувствовать и пережить истинное наслаждение, успокоение и радование в молитве и от молитвы»²⁶.

Обращение к Богу словами церковных молитв становилось для исповедников веры реальным выражением верности Богу даже в тяжких мучениях. Монахиня Тавифа (Т.В. Рябова) вспоминает, что «чуть живой после пыток, вл. Афанасий²⁷ обычно говорил, сдерживая стоны: «Давайте помолимся, похвалим Бога». И запевал: «Хвалите имя Господне». При пении он оживал. Вновь пришедших узников святитель Афанасий ободрял: «Давай похвалим Бога. По Своей великой милости Господь тебя сподобил немного за Бога пострадать. Благодари Бога, благодари Бога». Сам начинал петь, другие подхватывали и сподоблялись необычайно благодатного состояния»²⁸.

В лагере ежедневное богослужение для многих становилось спасательным кругом, позволявшим сохранить бодрость духа. Е.В. Апушкина вспоминает рассказ одного священника, который впервые очутился в лагерном бараке: «На душе было тревожно. Какие-то будут соседи? Что ждет? Дверь открылась. Послышался стук костяшек «козла», мат, блатной жаргон. В воздухе стоял сплошной синий табачный дым... Дверь захлопнулась. Оглушенный батюшка стоял у порога. Кто-то сказал ему: «Вон туда проходи!» Пойдя по указанному направлению, он остановился при неожиданном зрелище. На нижних нарах, подвернув ноги калачиком, сидел владыка Афанасий²⁹. Подняв глаза и увидев старого знакомого, владыка нисколько не удивился, не поздоровался, а просто сказал: «Читай! Глас такой-то, тропарь такой-то!» – «Да разве здесь можно?» – «Можно, можно, читай». И вновь пришедший стал помогать владыке продолжать начатую службу, и вместе с тем с него соскочила вся тревога, все тяжелое, только что стеснявшее душу»³⁰.

Выводы

Обобщая описанный выше молитвенно-литургический опыт новомучеников и исповедников российских в условиях гонений, мы можем заключить, что в то время, когда церковь стала обретать свои подлинные духовные границы в ситуации противостояния злу мира сего, ее богослужение начало становиться менее символичным. Оно само по себе становилось в этих условиях реальной жертвой, приобщением Кресту и Воскресению Христову. Благодаря уменьшению расхождения между жизнью и богослужением оно стало более духовно действенным, выявляя, прежде всего, свой потенциал собирания церкви, укрепления и распространения веры. Этот опыт показал, что ради самой возможности молиться многие привычные внешние богослужебные формы могут меняться в зависимости от обстоятельств. В определении того, какой должна быть внешняя обрядность, сами собой выработались неписаные принципы: то, что можно сделать своими руками, и то, что служит исповеданию Христа в мире, а не почестям. В остальном новомученики и исповедники действовали по слову еп. Ковровского Афанасия (Сахарова): «Молитесь сидя, лежа, кто как может, но только молитесь»³¹.

1. Из протокола допроса от 10.12.1929. Душу не погублю: Исповедники и осведомители в документах... и о методах агентурной работы /Сост.: Виктор Королев. М., 2001. (далее - Душу не погублю) Стр. 105.

2. Дамаскин (Орловский), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 2. Тверь: Издательство «Булат», 1996. Кн. 2. Стр. 150-151.

3. Там же. Стр. 260-261.

4. Там же. Стр. 296.

5. В конце жизни архиеп. Симферопольский и Крымский.

6. Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ. Я полюбил страдание. Автобиография. М.: Образ, 2006. Стр. 73-74.

7. Из письма еп. Стародубского Дамаскина (Цедрика) архиеп. Угличскому Серафиму (Самойловичу), не позднее 1934 г. Святитель Афанасий (Сахаров), исповедник и песнописец. Сергиев Посад: Свято-Троицкая Сергиева лавра, 2003. (далее - Афанасий (Сахаров). Стр. 128.

8. Дамаскин (Орловский), иеромонах. Цит. соч. Стр. 214.

9. Из воспоминаний архим. Тавриона. Бычков Сергей. Страдный путь архимандрита Тавриона. М.: Изд. Sam&Sam, 2007. Стр. 127-128.

10. Из проповеди архим.Тавриона. Там же. Стр. 49.

11. Из слова прот. Владимира Воробьева перед молебном о защите церкви, по поводу декрета об отделении церкви от государства. Церковные ведомости. N11-12. 1918. Стр. 397-398. Цит. по: Степанов Владимир (Русак). Свидетельство обвинения. В 3-х т. М.: Русское книгоиздательское товарищество, 1993. Т. 1. Стр. 117-118.

12. Марцинковский Владимир. Записки верующего. Новосибирск: Посох, 1994. Стр. 170-171.

13. Фудель С.И. Собр. Соч. в 3 т. М., Русский путь. 2003. Т. 1. Стр. 77.

14. Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 3. Тверь: Издательство «Булат», 1999. Стр. 549.

15. Из воспоминаний Б. Ширяева. Ширяев Борис. Неугасимая лампада. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт, 2003. Стр. 262-265.

16. В конце жизни архиеп. Могилёвский.

17. Из проповедей архим. Тавриона. Бычков Сергей. Цит. соч. Стр. 127.

18. Прот. Валентин Свенцицкий.

19. Прот. Василий Перебаскин.

20. Фудель С.И. Цит. соч. Т. 1. Стр. 108.

21. Из воспоминаний архим. Сергия (Савельева). Сергий (Савельев), архимандрит. Далекий путь. История одной христианской общины. М.: Даниловский благовестник, 1998. Стр. 83-84.

22. Гинзбург Евгения. Крутой маршрут. Хроника времен культа личности. М.: Советский писатель, 1990. Стр. 269-270.

23. Из проповедей архим. Тавриона. Бычков Сергей. Цит. соч. Стр. 127.

24. Из протокола допроса осведомителя Симонова И.В. от 13.08.1939. Душу не погублю. Стр. 57-58.

25. Новые мученики российские. Полное собрание материалов. В 2-х т. / Сост.: протопресвитер Михаил Польский. Типография преп. Иова Почаевского. Jordanville, N.Y.: Holy Trinity Monastery, т. 1 - 1949; т. 2 - 1957. Репр. изд.: М. - с. Красное: Международный фонд славянской письменности и культуры. Товарищество «Светлячок», 1994. Т. 2. Стр. 192-193.

26. Чельцов Михаил, прот. Воспоминания «смертника» о пережитом. М.: Изд-во свт. Игнатия Ставропольского, 1995. Стр. 130.

27. Еп. Ковровский Афанасий (Сахаров).

28. Цит. по изданию: Афанасий (Сахаров). Стр. 161.

29. Еп. Ковровский Афанасий (Сахаров).

30. Афанасий (Сахаров). Стр. 150-151.

31. Воспоминания Н.В. Трапани. Там же. Стр. 265.