В те годы слово «архиерей» будило в душе светлую радость

Известно, что в конце 60-х - начале 70-х гг. Вы пострадали за веру и пастырскую ревность (возведение храма), попали в заключение, что в заключении потеряли здоровье. Скажите, как относились к Вам в тех епархиях, где Вы служили после возвращения из лагеря?

Прот. Павел Адельгейм: В ответ на первый из Ваших вопросов благодарная память рождает образ «земного ангела и небесного человека». Господь подарил мне счастье с детских лет узнать святую чреду земных ангелов. Ранние впечатления были отрывочными. В юности мне открылась в архиереях слава Человека. Они сознательно и невольно несли в себе образ Иисуса Христа. В те годы слово «архиерей» будило в душе светлую радость, как память о празднике. Так было до моей хиротонии в Ташкенте. Рукоположение ввело меня в тесный круг общения с теми, на кого я привык издали смотреть с благоговением. Близость не разочаровала меня. Они и в повседневности оставались небесными человеками: митр. Варфоломей, еп. Донат, архиеп. Ермоген.

Меня арестовали, когда Ташкентским архиереем был архиеп. Гавриил, из простецов, необычайно добрый и кроткий, попавший в японский тюремный подвал за свою верность Церкви и не поколебавшийся. Он был одним из трёх архиереев, рискнувших поставить свою подпись под протестом* архиеп. Ермогена в 1961 г. и не снявших её, несмотря на давление церковных и светских властей.

Когда я освободился, архиеп. Гавриил уже умер, Ташкентским архиереем был архиеп. Варфоломей (Городецкий). К нему в кабинет я пришёл прямо из лагеря. У меня ещё не было протеза, и я опирался правой культёй на брёвнышко, привязанное к поясу верёвкой. Кто-то дал мне рясу перед входом в кабинет. Войдя, я перекрестился, поклонился иконам и попросил благословения. Владыка благословил меня, обнял и крепко прижал к себе. Ему хотелось меня порадовать, утешить и он спросил: «Ты награждён крестом?» Я сказал: «Нет». Он достал золотой крест и надел на меня.

Эта награда до сих пор самая дорогая. Она получена не за выслугу лет, а за годы испытаний и терпения. Этот эпизод дошёл до уполномоченного Совета по делам религий и вызвал его негодование. «Как Вы смели! - кричал он на архиерея - советская власть покарала его, а Вы награждаете крестом!» Владыка претерпел много неприятностей за свой порыв. Но он продолжал заботиться обо мне, пытаясь устроить на приход.

Три месяца я служил в Ташкенте, несмотря на категорические протесты властей. Владыка уговаривал их, ссылаясь на мою молодость, трёх детей, потерянную в лагерях ногу - всё было тщетно. С горечью он сказал мне: «Я не могу тебя устроить нигде». Он дал мне письма к своим друзьям-архиереям других епархий, и я поехал искать пристанище. Везде меня принимали с любовью, везде говорили шёпотом, оглядываясь по сторонам. Давали деньги, помогали советом, но принять не могли. Был я в Патриархии. Обошлись со мной ласково, тоже дали денег, но не смогли устроить.

Самым гуманным учреждением оказалась Лубянка. Написал я заявление Андропову: «Если мне нет места в СССР, расстреляйте меня». Чиновник с Лубянки заверил меня, что архиерей меня просто не понял и, вернувшись в Ташкент, я получу приход. Они меня не обманули. Владыка встретил меня с большой радостью:

- Ну, где ты там ездишь по столицам! Я тебе уже приготовил приход. Куда бы ты хотел?

- Обратно в Бухару.

- Это, к сожалению, невозможно. Поезжай в Фергану.

В Фергане много лет служил о. Борис Холчев, наш духовник. Для храма преп. Сергия в Фергане писала иконостас духовная дочь о. Бориса, М.Н. Соколова.

Приход принял меня с любовью, я напоминал им о. Бориса интонациями и манерами, которые невольно перенял от о. Бориса, подражая ему в годы совместного служения. В Фергане я прослужил два с половиной года. Это были годы борьбы за приход с уполномоченным Рахимовым. Приход устоял, но мне пришлось уйти из Ферганы. Владыка перевёл меня в Красноводск, опасаясь, что у меня отнимут регистрацию. Спустя год я получил приглашение от митр. Леонида (Полякова) и уехал в Латвию. 

Владыка Леонид принял меня в Рижском монастыре, где тогда находилась его кафедра. Он накормил меня обедом, а потом мы пили чай, он интересовался моей судьбой, семьёй, детьми и проблемами. Назначение я получил в Алуксне. Там был вновь отстроенный дом, который нуждался в капитальном ремонте. Владыка дал мне значительную сумму денег для ремонта дома и благоустройства храма. В Алуксне я прослужил около года. За это время Владыка дважды навестил меня.

«Волга» остановилась у нашего крыльца неожиданно, и в проёме показалась высокая фигура митрополита. Вера бросилась запихивать в кладовку Кару - огромного ньюфаундленда, чтобы она не испугала архиерея, но владыка воскликнул: «Что Вы делаете? Разве можно тащить в кладовку такую красавицу?»  Кара благодарно облизала его руки и положила лапы на плечи. Потом она лежала у его ног, пока мы пили чай и беседовали. Владыка посетил храм. В алтаре раскрыл антиминс, посмотрел как хранятся св. Дары, миро, крестильный ящик. Узнав о приезде архиерея, собрался народ. Владыка всех благословлял, спрашивал, послужил молебен и поехал дальше навестить следующий приход.

Мне часто приходилось бывать в Риге. Владыка всегда привечал, устраивал на ночлег, кормил обедом, а главное, всегда дарил своё живое общение. Он был доктором церковной истории, а по мирской специальности врачом, и беседы с ним были содержательны.

Мне довелось посетить его на даче в Дубулты. Там мы познакомились с поэтессой серебряного века Н.А. Павлович, наперсницей А. Блока. Наша дружба сохранилась до её смерти.

Из Алуксне мы уехали во Псков. Владыка сделал для меня последнее доброе дело. Как ни трудно ему было отпускать священника - в пастырях Рижской епархии был дефицит - он учёл мои обстоятельства и отпустил без слова упрёка.

Так с сентября 1976 года началась моя Псковская эпопея. Около десяти лет я прослужил при митр. Иоанне. Он был очень стар, выходил редко и видел я его несколько раз. Потом в Псков назначили митр. Владимира (Котлярова). Это было начало перестройки, время удивительное, бурное и его описание должно быть предметом отдельной повести.

От некоторых из Ваших прихожан приходилось слышать, что то, о чем Вы написали в заявлении*, - лишь верхушка айсберга, что отношение второго священника к Вам переходит все пределы дозволенного в отношениях между людьми, вплоть до подножек и пр. Мы понимаем, что такое поведение возможно лишь потому, что человек чувствует себя совершенно безнаказанным. Так ли это? Возможен ли выход из такой ситуации? Каким путем?

О. Павел: О втором священнике храма св. Жен Мироносиц мне говорить трудно. Мы служим в одном храме, но лично встречаемся только случайно, не чаще одного - двух раз в год. О. Владимир поддерживает «общение» со мной письмами скандального содержания.  Одно время я пытался объясниться с ним и отвечал на письма. Он отказался читать мои письма: «я это читать не буду», и возвращал, не распечатав.

Мои заявления касаются вершины айсберга. Самое печальное - от его духовного руководства страдают и даже погибают люди.

Нам приходилось слышать от некоторых исповедников 70-х гг., что сейчас в церкви их свидетельство, так же как и их опыт, не признается и не принимается. Много говорят лишь о новомучениках 20-х - 30-х гг., а исповедников более позднего времени называют «церковными диссидентами» (например, в учебнике о. Владислава Цыпина). Как Вы считаете, с чем это связано? Что мы теряем в результате этого?

О. Павел: Меня тоже удивило, что неприязнь ко мне некоторых священников Псковского Епархиального управления была вызвана моим тюремным прошлым и конфликтами с Госбезопасностью. Меня там откровенно называли: «Ну вот, пятая колонна пришла».

Уже теперь, в 2000-е годы, в церковных кругах меня обзывали «американским агентом». Тех, кто не дружил с советской властью, до сих пор многие не любят. Церковных мучеников смешивают с политическими, поскольку судьба у них была одинаковая.

Одну из причин неприязни к исповедникам и мученикам последних десятилетий объясняет А.С. Пушкин: «Они любить умеют только мёртвых». И Пушкин не первый. Господь Иисус Христос говорил: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, и говорите: «если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков». Таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков. Дополняйте же меру отцов ваших» (Мф. 23: 29-32). И они дополнили, распяв Сына Божия.

Во-вторых, человек, который хранит верность истине, принципиальный в словах и поступках, обличает конформизм фактом своего существования. Такой человек неудобен и от него следует избавиться. Прославляя древних подвижников и мучеников, мы приобщаемся к их славе даром, «на халяву». Прославляя современных нам праведников, подчёркиваем собственную несостоятельность.

Ходить бывает склизко
по камешкам иным,
итак, о том, что близко,
мы лучше умолчим...

- объясняет автор «Истории государства Российского». Приспособленчество цинично. Зачем нам звание героев посмертно? Гораздо лучше хвалить начальство и есть хлеб с маслом.

Теряем мы при этом свойства образа Божия в  человеке: честь, совесть, благородство, бескорыстие и великодушие, то есть расчеловечиваемся и обретаем образ звериный.

-------------------

* Подробнее об этом можно прочитать в письме прот. Павла Адельгейма членам Св.-Петровского братства. «Как перейти от критики к действию». Кифа N 5/6 (20/21), 2004