Церковь состоит из веры

Вопрос о том, что такое Церковь, стоит перед ней самой не менее остро, чем перед секулярным обществом, которое не может найти церкви адекватного места в своей системе координат. Что это – социальная организация, помогающая бедным и больным, бюро ритуальных услуг, идеологический отдел государства, клуб благочестивых знакомств или полиция нравов? 

Не всякому и не сразу придёт в голову, что Церковь – это люди, собранные Христом ради жизни вместе и служения Богу и ближним. Что-то произошло с самим христианским самосознанием и самоощущением – оно отторгает понятие служения, чаще ища в церкви пользы, утешения и чудес. 

Увидеть в церковной жизни то, что в ней обновляется действием Духа Святого и что подчас из традиции вымывается, попытались участники богословской конференции «Современная православная экклезиология: служение церкви и её устройство».

«Мы выбрали тему, в которой соединены два важнейших аспекта церковной жизни, – говорит первый проректор СФИ Дмитрий Гасак, – и хотели бы прежде всего говорить о едином служении Церкви, присущем ей как живому богочеловеческому организму». 

Вера под подозрением

XX век, один из самых богатых на творческие дары и примеры жертвенной жизни, оказался и самым катастрофичным, агрессивным к действию духа и смысла – веком торжества тоталитарных режимов и обскурантистской массовой культуры, волна которой безжалостно смывала и смывает открытия, добытые богословской и философской мыслью и святостью новомучеников и исповедников веры.  

Но и прорываясь к достижениям и интуициям XX века, мы обнаруживаем, что они в веке нынешнем никак не могут прижиться. Экуменическая направленность, активное участие мирян в жизни церкви, новый взгляд на историю, литургику и догматику, первые серьёзные труды по христианской антропологии и экклезиологии – остаются умозрениями и почти не влияют на церковную жизнь.  

Настоящее открытие XX века евхаристическая экклезиология, настаивающая на совместном и всеобщем служении христиан как народа Божьего, – даже в той среде, где к ней стремятся – сегодня не предполагает ничего сверх индивидуалистического благочестия. Выборность иерархии и клира – в тех редких случаях, где она осуществляется – не приводит к выявлению пророков и святых в качестве старших в церкви. Община – где это слово признают – мыслится не как семья друзей во Христе, но как сообщество добронравных людей, живущих каждый своей жизнью. Такая церковь выглядит неубедительно и для себя самой, и для остального мира, оставаясь в глазах многих лишь местом совершения загадочных таинств или православной психологией, приправленной аскетикой и преданьями глубокой старины.

Как только человек, верующий или ищущий веры, пытается войти в церковное пространство всерьёз, оно если не отторгает его, то часто не выдерживает испытания жизнью, оказывается бессильным перед её сложностью и противоречивостью. Жизнь верующего в церкви не становится крепче и радостней, а жажда того, кто только ищет веры, не утоляется. Объясняют это обыкновенно тем, что мы все очень грешны и должны каяться, трудиться, терпеть – то есть до смерти платить по счетам за свои и чужие грехи. 

Ускользает из виду вера как Божий дар, как сила, которая собирает людей в Церковь, обеспечивает их единство, даёт возможность жизни по совести и общения друг с другом в новом качестве. Именно вера, открытость Богу – то, что изымает человека из-под власти мира сего, что делает собрание собственно церковным, – не принимается в самой церковной корпорации всерьёз, отторгается как начало эфемерное и ненадежное. В лучшем случае предпочтение отдаётся внешним критериям церковности: более-менее приличному поведению, лояльности к иерархии, посещению храма, участию в таинствах и щедрым пожертвованиям. 

Когда это становится Церковью 

«Когда мы пытаемся рассуждать о Церкви и строить о ней целостное представление, приходится напоминать себе, что она не есть внешний объект наших размышлений, – говорит Дмитрий Гасак. – Церковь – то, что мы видим и о чём судим изнутри, если разделяем её жизнь. Эта позиция, на которой так настаивал Хомяков, предполагает как знание о Церкви, так и веру в неё. Без веры в Церковь учения о ней не существует». 

С этой точки зрения имеет смысл посмотреть и на евхаристическую экклезиологию, которая – не только богословское построение, но и предмет веры самого отца Николая Афанасьева и близких ему по духу людей, интуиция, отразившая чаемую ими Церковь Духа Святого. Реконструкция древней церкви, которую создал Афанасьев, ставит ключевые вопросы о церковном собрании. Каковы его границы, как оно выявляет себя за пределами богослужения, чем обеспечивается его единство, как оно опознаёт дары для различных служений – свидетельства, пророчества, учительства, управления – и поставляет на них.  

По мнению почётного профессора Свято-Владимирской семинарии протоиерея Джона Эриксона, евхаристическая экклезиология, истоки которой отец Николай Афанасьев обнаруживает во II-III веке, вобрала в себя важнейшие идеи славянофилов и богословов XX века, связанные с соборностью и единением христиан. Вместе с тем, остаётся открытым вопрос, до конца ли она учитывает те радикальные изменения, которые произошли с миром, человеком и церковью за последние сто лет. 

Сегодня, как отмечает архиепископ Паоло Пецци, митрополит Московской архиепархии Римско-Католической церкви, «само христианство уже не очевидно, оно не распространяется и не сохраняется просто в силу привычки или неких обычаев и навыков, и нужно снова провозглашать человеку, что Бог есть, что Он отвечает на крик человеческого сердца». Только услышавшие этот ответ и принявшие его будут членами той Церкви верных, о которой писал Афанасьев. «В первые века христианства никто не думал, что церковь становится церковью, когда она собирается на евхаристию или помогает бедным, – приводит отец Джон Эриксон слова богослова Эйдена Кавано. – Всё начиналось с исцеления катехизацией, когда вера человека наливалась силой, давая ему возможность быть в единстве с теми, кто этой верой живёт, двигаясь от того, что они есть, к тому, чем они вместе могут стать во Христе». 

В конце концов, верным человека делает вера, а не еженедельное причастие, которое часто сводится к символическому воспоминанию Тайной вечери. «Когда Иисус спрашивает учеников: “Можете ли пить ту чашу, которую Я пью?”, под чашей Он подразумевает не причащение, а прежде всего Крест как избранный путь, мученичество, победу над миром той же силой, которой победил Он сам», – говорит отец Джон.  

Когда скрывается Христос

Пытаясь разрешить вопросы и противоречия, оставленные нам евхаристической экклезиологией, главный из которых – о том, как созидается церковное собрание, отец Джон Эриксон предлагает прежде всего сфокусироваться на рождении в вере – превращении человека, идущего «путём всея земли», в верного ученика Иисуса Христа. Свою концепцию отец Джон называет крещальной экклезиологией, имея в виду крещение в широком смысле слова – понятое не только как литургическое действо, но как разворачивающийся всю жизнь процесс просвещения верой, который и является основой служения всех верных. 

То, как церковь понимает своё служение, по большому счёту и формирует её образ и устройство. «Действие главнейших даров духа должно производить некий порядок жизни, “ordo amoris”, – говорит заведующий кафедрой богословских дисциплин и литургики СФИ, член Межсоборного присутствия РПЦ Давид Гзгзян. – Вряд ли Церковь может отказаться от такого порядка жизни, который продиктован Христовой любовью. Но приоритет любви означает для неё и принятие чрезвычайных рисков». 

Отказ от этих рисков, когда бытие церкви исходит из логики самосохранения, а не самоотдачи, порождает в ней совсем другое понимание служения и другой тип отношений как внутри себя самой так и с миром, делая её подобием государства со сходной структурой и ценностями – военным патриотизмом, экономической стабильностью, чадородием как основой демографического благополучия. 

«Думая больше о себе, мы уже прозевали возможность церковного возрождения в начале 90-х – восстанавливали прежнюю роскошь и влияние на государство, на народ, на культуру, – говорит ректор СФИ священник Георгий Кочетков. – Не нужно было все силы вкладывать в восстановление всей церковной недвижимости. Можно помогать в этом государству, но не впрягаться самим в это ярмо, ставя себя в абсолютно зависимое от власти положение, которое продолжается до сих пор. Нужно было понять, что во все времена и на всяком месте у церкви задача номер один – восстановление человеческих душ». 

Охранительное начало эту задачу снимает первой. В этой парадигме Христос уже не говорит Петру, отговаривавшему Его от страданий: «Прочь от меня, сатана, ты Мне соблазн», а ученикам: «Кто хочет сохранить жизнь свою, погубит её; а кто погубит жизнь свою ради Меня, обретёт её». Он заводит дружбу с торгующими в храме и легко доказывает свою невиновность и даже полезность перед синедрионом и Пилатом, все судьи успокаиваются и налаживают с ним сотрудничество. Таким образом «модернизированный» евангельский сюжет хоть и не полно, но в общем описывает константиновскую эпоху как попытку без потерь для веры соединить Богово и кесарево. Однако мы видим, что эпоха эта ушла и современные государства всё меньше ставят на союз с церковью, а иногда начинают скрытые или открытые гонения на христиан. 

«В постконстантиновское время, когда церковь не имеет государственной поддержки, её сила должна исходить изнутри неё самой, – уверен отец Георгий. – А значит, в ней по-новому должна быть явлена свобода человеческого духа и Свобода Духа Божьего. Православие, католичество и протестантизм очень обогатились общинно-братским опытом за последние сто лет, и это нас радикально сближает друг с другом. Именно христианские общины и братства призваны в наше время поддержать “скинию Давидову падшую”, возродить полноту жизни Церкви и все служения в ней». 

Послужить Богу и?..

XX век важен не только примерами личной святости, но мученичеством и исповедничеством целых церковных сообществ, общин и братств. «Это было явление любви, созидающей общую жизнь в условиях по-человечески невозможных, – говорит Дмитрий Гасак. – Видя подвиг одного или двоих мучеников, мы не должны забывать то церковное собрание, с которым они связаны и солидарны. Мученичество – это не индивидуальный героизм, оно имеет измерение и личное, и соборное». 

«Часто вспоминают слова Николая Лескова, что Русь была крещена, но не просвещена, – говорит отец Джон Эриксон. – Но сейчас мы можем добавить, что в XX веке Русская церковь была крещена кровью новомучеников. Их слово и опыт может стать и просвещением церкви». 

Усвоение наследия новомучеников означает восстановление «вкуса» к Божьей правде и чуткости к Его откровению, способности церковного собрания опознавать, слушать и слушаться своих пророков и учителей, бывших и живущих. 

«Сейчас у нас боятся и учительства, и пророчества, забывая что с самого начала христианство задавало чрезвычайно высокую планку, – говорит заведующий кафедрой Священного писания и библейских дисциплин СФИ Глеб Ястребов. – Евангелие богато и ветхозаветными аллюзиями, и отсылками к греко-римским авторам. Апостол Павел в мире, где 95% населения были неграмотными, вообще не нисходит до уровня аудитории. И нам нужно вернуть просвещённое христианство, иначе ничего не останется». 

Порой наступление грядущего Царства кажется нам делом решённым и неизбежным, почти автоматическим. Вопрошание Христа о том, найдёт ли Он, придя, веру на земле, слышится не как тревожное, но как риторическое – найдёт, конечно. Забывается, что приближение Царства – дело не только Бога, но и человека, покуда Бог связывает с ним свои надежды. 

«Как-то раз, принимая вступительные экзамены у будущих семинаристов, я стал спрашивать их: “Для чего вы сюда поступаете?”, – рассказывает участник конференции, преподаватель одной из духовных семинарий. – К чести некоторых надо сказать, что они отвечали: “Чтобы послужить Богу”. Но на вопрос: “А ещё кому?..” – пока ответили только один или двое».