Служение в хосписе помогает понять святость человеческой жизни

Отец Христофор Хилл – единственный православный священник-англичанин, который служит в Москве. Он является настоятелем часовни Святой Троицы при Первом московском хосписе. В интервью журналисту Антону Куриловичу специально для "Интерфакс-Религия" он рассказал об опыте своего служения и христианском взгляде на страдание и смерть.

– Отец Христофор, Вы – единственный православный священник-англичанин в Москве. Это очень необычно хотя бы потому, что многие русские священники мечтают служить в западноевропейских приходах Московского патриархата. У Вас же все наоборот. Расскажите немного о себе.

– В том, что я приехал служить в Москву, нет абсолютно никакой экзотики. Москва - один из мировых мегаполисов, и встретить здесь иностранца совсем нетрудно. Я родился в Манчестере, принял православие в 1980-х годах в Сурожской епархии. Учился в Оксфорде на филологическом факультете по специальности "русская филология", затем два года посвятил изучению философии в аспирантуре. А рукоположил меня в Москве владыка Василий (Осборн), бывший викарий Сурожской епархии. Сейчас я служу в храме Андреевского монастыря и опекаю Первый московский хоспис. Я женат, у меня трое детей. Вот вкратце и вся биография.

– Кто из православных иерархов или богословов Великобритании оказал на Вас влияние как на будущего пастыря?

– В первую очередь митрополит Антоний Сурожский. Во время моих непродолжительных приездов из России я всегда старался с ним встретиться и побеседовать. Я очень дорожил этими беседами. У владыки Антония был дар: в общении с ним я всегда ощущал, что единственный важный для него в этот момент человек – это собеседник. Владыка исключал все мысли и дела и был полностью погружен в общение, и это будучи уже совсем немощным. Именно этот уникальный дар общения я чувствовал на себе. Вторым иерархом, оказавшим на меня влияние, был всемирно известный православный богослов, митрополит Каллист Уэр. С владыкой Каллистом мы сравнительно много общались, когда я прислуживал в оксфордском храме Константинопольского патриархата, где он настоятельствует. Первое его качество как пастыря – это погруженность в молитву во время службы. Никаких посторонних действий и слов – только молитва. А второе – это огромная начитанность и культура, сочетание прекрасного знания истории Церкви и святых отцов со знанием классической музыки и литературы. Например, я помню, как встретил его на концерте музыки Баха. Но самое главное – это то, что все свои огромные знания и эрудицию он положил к ногам Спасителя.

– У нас в стране мало знакомы с системой хосписов, многие воспринимают их как место боли и страдания, куда привозят умирать пациентов на последней стадии онкологического заболевания. А что на самом деле представляет собой хоспис?

– Это английское слово происходит от латинского, обозначающего гостеприимство. В средневековых монастырях принимали гостей: больных, обездоленных и умирающих. Современный хоспис – это место приема больных, место, где жизнь продолжается в трудных обстоятельствах, где человек живет, а не умирает, где больного окружают заботой и позволяют достойно умереть.

Значительная часть персонала хосписа – это молодые люди, что, конечно, хорошо как для самого хосписа, так и для них самих и их будущей работы и служения. Есть в хосписе и служба добровольцев, которые приходят, потому что ощущают для себя необходимость помочь умирающим. Некоторые попадают сюда через приход, на котором я служу, другие приходят сами. У добровольцев работа тяжелая: уборка и уход за больными.

– Система современного хосписного служения – это западное новшество в России или же оно появилось самостоятельно?

– Наверное, хоспис все-таки западное явление, но и в дореволюционной России существовало нечто подобное, и прежде всего – Марфо-Мариинская обитель, служение которой было аналогично хосписному. Различие же в том, что обитель была церковным учреждением, а современные хосписы – учреждения государственные.

– Как Вы стали служить в хосписе?

– Впервые я пришел в хоспис в 1996 году, меня просто пригласили побеседовать с сотрудниками. Честно говоря, тогда я не собирался здесь служить. Но со временем сложились хорошие отношения, и ныне покойная Вера Васильевна Миллионщикова, основатель и директор московского хосписа, обратилась к Святейшему патриарху Алексию с просьбой назначить меня (конечно, при моем согласии) священником в хоспис. Это было в 1997 году.

– Ни для кого не секрет, что служение в хосписе очень тяжелое: постоянно приходится сталкиваться со страданием и смертью. А не было ли у Вас желания покинуть хоспис?

– Нет, такого желания не возникало: нужно – значит нужно. Настроение может колебаться, быть радостным или грустным, но всегда остается ответственность. И ведь это относится к любому священническому служению: в какой-то жизненный период оно даже может не привлекать, но все равно ощущается его необходимость, и я считаю, что такая позиция должна быть непоколебимой.

– Столкновение со страданием и смертью многому учит, позволяет пересмотреть свои взгляды на жизнь и на нас самих. Не секрет, что, если близкие люди или священник проводят время у постели умирающего, они учатся понимать быстротечность времени, его необратимость, учатся ценить время. А Вы научились чему-нибудь в хосписе?

– Служение в хосписе (говорю не только о себе, но и о других сотрудниках) помогает оценить жизнь: здесь мы чаще видим, как человек готовится к смерти, как он уходит из жизни, и это очень непросто. Я бы даже сказал, что это для нас честь. Из этого опыта проистекает понимание ценности, важности, святости человеческой жизни. Мы очень часто живем так, как будто надеемся прожить неопределенно долгое время и не отдаем себе отчета в том, что эта жизнь может для нас закончиться в любой момент. С христианской точки зрения она по сравнению с жизнью вечной лишь песчинка, но от этого она не становится менее ценной, потому что подготовка к будущей жизни происходит именно здесь, и от того, как человек прожил свои 50, 60 или 70 лет, зависит его будущее в вечности.

Важно и то, что мы, сталкиваясь в хосписе изо дня в день со смертью, не приходим в отчаяние и уныние, потому что верим в то, что Христос пришел в мир с радостной вестью о другом измерении жизни, о том, что смерти больше нет!

– Это понимание пришло к Вам именно в хосписе или было и раньше?

– Понимание святости и ценности жизни было и раньше, как и у всякого верующего человека, здесь оно как-то больше обострилось.

– А как должен вести себя священник с умирающим, далеким от веры и религии?

– Самое важное, что должен делать священник – слушать больного. А в хосписе есть люди, которые не хотят говорить о вере и христианстве. Очень важно уметь их выслушать. Нужно всегда помнить о том, что человек еще жив, что он здесь со всем своим прошлым и настоящим, со всеми переживаниями, страхами и надеждами.

– В Вашей практике были случаи, когда Вы начинали беседовать с пациентом, например, о музыке, кино, бытовых проблемах и постепенно подходили к более важному, к главному?

– Беседовали и о музыке, и об искусстве, и даже о футболе. Я думаю, что неправильно все время говорить на духовные темы. Человек состоит из тела, души и духа, и поэтому у него есть потребности физические, а есть просто душевные. Здесь очень важно твое участие, присутствие и забота. Многим пациентам просто хочется поделиться своими переживаниями и радостями, а кому-то просто не хватает человеческого внимания...

– Как Вы думаете, у верующих отношение к смерти более спокойное, чем у неверующих?

– Я не думаю, что неверующим всегда труднее, чем верующим. В хосписе я встречал людей, совершенно далеких от веры, но тем не менее спокойно, с достоинством принимающих факт своей близкой смерти. Подобного рода стоицизм в одинаковой степени встречается у верующих и неверующих; разница, наверное, состоит в том, что верующий в такой ситуации будет прибегать к священнику для облегчения своей души, так как для него важно, когда на душе больше нет груза, отделяющего его от Бога.

– Должен ли пациент знать свой диагноз?

– Думаю, если человек спрашивает о своем диагнозе, то ему, несомненно, следует ответить. Только важно знать, какие подобрать слова и кто должен об этом с ним говорить. Хуже, когда больному улыбаются в лицо, а за дверями плачут. Незнание своего диагноза может вести к ошибочному восприятию реальности, больной не успеет подготовиться к смерти: сделать то, что еще в его силах, например, пересмотреть что-то в своей жизни, простить кого-то или попросить прощения самому.

– Как вести себя родственникам, когда кажется, что все слова уже сказаны, диагноз неизменен и впереди лишь пугающая неизбежность?

– Так же, как и раньше. Самое важное – личное присутствие: нужно быть рядом с любимым человеком. В хосписе родственники могут находиться круглосуточно.

– В основном пациенты хосписа – это люди зрелые, но временами ведь сюда поступают подростки и дети. Как у Вас с ними строятся отношения?

– Самой молодой нашей пациентке, Дарье, было 15 лет. Что касается общения с такими пациентами, то само состояние их здоровья (например, при опухоли головного мозга) не дает им возможности в полной мере общаться со священником, поэтому общение бывает кратким.

– А что же следует говорить молодому пациенту, у которого, казалось бы, вся жизнь впереди – учеба, работа, семья, – но этого уже никогда не будет, а остается всего-навсего несколько дней или недель жизни?

– Мне когда-то митрополит Антоний Блюм сказал, что такому пациенту следует сказать: хотя сейчас твое тело искалечено болезнью и страдает, ты скоро перейдешь туда, где нет никакой боли и страдания – в вечность, к Богу. Со смертью твоя жизнь не заканчивается, а только начинается.

– Обращаются ли к Вам за советом и помощью родственники пациентов?

– Да, и я считаю, что общение с родственниками порою даже важнее, чем с самими пациентами. Бывает так, что пациент быстрее принимает факт своей смерти, чем его родные. Вот одна наша пациентка хотела венчаться перед смертью со своим мужем, хорошо понимая, что скоро умрет. Она знала, что ее время пришло, а муж надеялся, что она будет жить. Я их обвенчал, все было торжественно, красиво и трогательно. Вскоре эта женщина умерла с осознанием того, что она стала невестой во Христе.

В связи с состоянием пациентов некоторые священнодействия трудно совершать – например, мы не ходим вокруг аналоя. А в остальном все как положено.

– А как у Вас строятся отношения с сотрудниками хосписа?

– Священник в хосписе не работает сам по себе – он член большой команды. Еще в древности пришли к пониманию трехсоставности человека: в нем есть тело, дух и душа. В хосписе это понимают и поэтому пациенту оказывают как медицинскую помощь, так и психологическую и духовную. Задача же священника – найти способ сотрудничать с медперсоналом, здесь очень важны взаимопомощь и взаимодействие – это основа хосписного служения.

– Как Вы думаете, оправдана ли в некоторых тяжелых случаях эвтаназия?

– На мой взгляд, эвтаназия неприемлема как с христианской точки зрения, так и с нравственной и с практической. Не надо забывать, что в такой ситуации могут быть злоупотребления, что всегда найдутся люди, заинтересованные в смерти больного. Поскольку человек не является автономным существом, эвтаназия – это вмешательство в Божий замысел о нем. Задача хосписа – это уход за больным в максимально хороших условиях.

– Создается впечатление, что сейчас "не модно" говорить о смерти: СМИ пропагандируют образ здорового и самодостаточного потребителя, а о смерти, о конечности человека в мире как-то умалчивается, а если и говорится, то в основном о количестве погибших в стихийных бедствиях и катастрофах. Кажется, что общество пытается убежать от самого себя...

– Если общество не может говорить о смерти – это его беда. Да, СМИ навязывают потребительские ценности – бесконечные развлечения, культ богатства и разврата, причем все это преподносится как норма и правда жизни. А жизнь тем не менее такова, что заставляет задуматься и о более серьезных вещах. Жизнь как книга, читая которую, воспринимая знаки и символы, можно попытаться сквозь них увидеть Божью волю. Наверное, нет ни одного человека, который не размышлял бы о смысле своей жизни. Чаще всего о нем начинают задумываться в критических ситуациях, таких как болезнь и потеря близких. Как говорил владыка Антоний Сурожский, часто смерть близкого и дорогого нам человека становится неким водоразделом, уносящим все то мелочное и поверхностное, что в нас было, и мы начинаем жить более напряженной и вдумчивой жизнью. И он же говорил, что мы живем так, как будто пишем черновик своей жизни, который в будущем намерены переписать, но именно этого-то никогда и не происходит. Я с этим согласен, и мы с ним об этом не раз говорили. Только понимание того, что мы можем уйти из жизни в любой момент, может помочь нам взглянуть на нее по-новому.

– Кажется у англичан есть поговорка: "Если хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах". Вы планировали стать священником?

– Нет, таких планов у меня не было, хотя желание было. Вообще же я думаю, что быть полностью готовым к священству невозможно, всегда приходится учиться новому, и этот процесс со временем не прекращается. Слова Сократа "Я знаю, что ничего не знаю" в особенности относятся к священническому служению.