Православие или «гностические проникновения»?
От редакции: В своей статье О мистической красоте церковного языка архимандрит Рафаил (Карелин) выступает против реформ в богослужебном языке, утверждая, что древние языки более сохранили свою близость логосу, чем т.н. внешние языки. Автор также утверждает, что для того, чтобы сделать богослужение более понятным, его следует перевести на язык театральной пантонимы: «древний язык это напоминание сердцу человека о его древнем отечестве – потерянном рае. Современный язык – это язык школы и университета, язык улицы и рынка, фабрики и вокзала». Игумен Арсений отвечает на некоторые положения заметки архим. Рафаила.
Человеку свойственно думать и выражать свои чувства, в том числе молитвенные, на родном языке. На языке, которому его научила мать. Какими бы прекрасными ни были другие языки, они всегда останутся для него чужими. Древние языки здесь не исключение.
Всякий живой организм реагирует на окружающую среду, противостоя ей и адаптируясь к ней. То же самое происходит с языками. Живые языки постоянно изменяются, потому они, простите за банальность, и живые. Мертвые языки, на которых больше никто не говорит, не способны меняться, они – реликты древних культур.
Но Церковь – не реликт и не этнографический музей. Церковь – вечно живой богочеловеческий организм. Если организм перестает реагировать на окружающую среду и взаимодействовать с ней, это означает, что организм мертв. Церковь жива, и потому живые языки, языки народов, ее составляющих – суть языки Церкви.
Вечно новая Благая весть с первых дней евангельской проповеди звучит на всех языках. Не на мертвых, на живых. «Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились?», – удивлялись слушатели апостольской проповеди в день Пятидесятницы (Деян 2:8). Не на языке священной Торы и не на языке Геродота проповедовали апостолы, но – на простых, народных наречиях, на презираемом архимандритом Рафаилом языках «школы и университета,.. улицы и рынка».
Новый Завет написан вовсе не на классическом древнегреческом языке, а, как и Септуагинта – на «койнэ», разговорном александрийском диалекте. То же самое можно сказать и о древних библейских переводах – сирийской Пешитте, латинской Вульгате и других.
Подвиг святых равноапостольных Кирилла и Мефодия состоял в том, что они, несмотря на сопротивление константинопольского патриарха Фотия, дерзнули перевести святое Евангелие и литургию на язык варваров-славян. Они любили свой народ и понимали – только тогда, когда Евангелие и богослужение будут понятны славянам, их проповедь христианства будет иметь успех, найдет живой отклик в сердцах язычников.
Архим. Рафаил говорит об «обаянии» древних языков: «Здесь мистика и обаяние языка: древний священный язык трогает человеческое сердце, заставляет звучать сокровенные струны души». Слово «обаяние» подобрано им очень точно! «Обаяние» на старорусском означает прелесть, чары. Излишне напоминать, в каком контексте используются в Библии термины «чародей» и «обаятель». В далекий от православия мистический дурман, в духовный летаргический сон хочет погрузить своего читателя архим. Рафаил.
Мистика о. Рафаила – не православна. Вся христианская традиция свидетельствует – у последователей Христа не было и нет никаких особых, «мистических», «священных» языков. Православные христиане призваны нести весть о Христе на всех языках, делиться надеждой вечной жизни на всех наречиях. Объявление какого бы то ни было языка «священным» несет в себе соблазн идолопоклонства и ложной, не христианской мистики, которая «чарует» и «обаяет» и в которой, быть может, даже уютно, в которую непросвещенный благодатью ум так и тянет укутаться. Только вот причем здесь православие, позволю себе спросить редакцию сайта «Православие.Ru», републиковавшего заметку.
О. Рафаил призывает читать псалмы лишь на древних языках. Но ведь древность языков относительна. Церковнославянский язык очень молод по сравнению с древнееврейским или, скажем, древнегреческим. Если следовать этой логике, нужно было бы тогда уж призывать читать псалмы на языке оригинала – на языке царя Давида. Готов ли к этому наш автор, жаждущий, как сам он говорит, «глубоких гностических проникновений»?
