Попытайся заплакать
– Когда на землю приходит большая беда, которая касается всех, вспоминаются проникновенные плачи: например, молитвы Симеона Нового Богослова, канон Андрея Критского, скорбные песнопения Григора Нарекаци. Возможно и нужно ли в нашей стране, церкви, братстве подобное молитвенное действие во время тяжелой болезни, охватившей всю землю?
– Плач, конечно, имеет и богослужебный, литургический регистр. Мы знаем библейскую книгу Плача Иеремии, и это не единственный пример скорбного вопля к Богу, который выражен в жанре поэтического гимна. Библейский плач – это скорбь о народе, о разрушении Иерусалима, осознание и оценка того, что происходит с путями народа в истории, и воззвание к Богу с просьбой вмешаться. Можно вспомнить и покаянный 50 псалом и окончание 118 псалма: «Я заблудился, как овца потерянная: взыщи раба Твоего, ибо я заповедей Твоих не забыл». Слава Богу, мы имеем возможность читать в переводе «Книгу скорбных песнопений» Григора Нарекаци, есть и замечательное музыкальное произведение, написанное Альфредом Шнитке для хорового исполнения этого текста. «Книга скорбных песнопений» – это медитация, рефлексия над своим собственным путём, грехами и падениями, и надежда на исправление и выпрямление этого пути. Сходный пример – это «Великий покаянный канон» преподобного Андрея Критского, тоже своего рода медитация-размышление. Этот текст входит в богослужения первых дней Великого поста и в день памяти преподобной Марии Египетской, но это также размышление о пути человека, но не о пути народа, он не похож на тексты книги Неемии и Ездры. Мы знаем покаянные молитвы, написаные в ХХ веке в связи со свершившимся в России переворотом и с уклонением страны и народа от Божьих путей, которое было очевидно людям духовно чутким. Наверное, стоило бы вспомнить «Реквием» Анны Андреевны Ахматовой, ведь это её приношение тем, кого некому было оплакивать. Весь пафос этого произведения от начала и до конца – литургический плач, скорбная молитва. Очень важно и то место, которое она определяет для себя в этой ситуации: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был». Это литургическое оплакивание, реквием, и не просто молитва за усопших, а именно плач о тех, кого некому погребать и оплакивать. И Анна Андреевна совершенно неслучайно называла себя в стихах памяти Михаила Булгакова «плакальщицей дней погибших». Тема оплакивания в её творчестве приобрела литургический оттенок совершенно неслучайно – она связана с трагической судьбой народа, которую Ахматова разделила. Это всегда очень высокая духовная скорбная нота, таких произведений немного и нельзя их сделать «простыми в употреблении». И дней таких, в которые можно такой плач совершить, избежав стилизации и опрощения, в году совсем немного.
Покаяние и покаянный плач требуют церковного и общественного согласия, по крайней мере, среди тех, кто мыслит сходным образом, они не могут быть стилизацией, чем-то эмоционально избыточным, «втопленной педалью»; это должно стать очищающим действием, возрождающим и укрепляющим в людях надежду. Плач – не сидение на пепле, но именно воззвание к Богу. Удержаться в этом высоком регистре нелегко. В социальных сетях сегодня звучит довольно жесткая критика церкви, обличение язв, выворачивание карманов, но покаянная тема практически отсутствует. Ведь покаяние предполагает, что есть вера и надежда на то, что Господь жив и действует, что изменение возможно.
– Насколько современные люди, по-вашему, способны к такому плачу, даже если им удастся достичь какой-то солидарности?
– Этот вопрос нужно было бы адресовать каким-то духовно умудрённым церковным руководителям, пастырям. Вначале это представляется нам непонятным и невозможным, как и любая серьёзная духовная задача, как, например, великое поручение: «Идите и научите все народы» (Мф 28:19). Ну разве это возможно? Однако Господь своих слов не отменяет. Значит, мы постараемся исполнять Его поручение с тем, что у нас есть. Мы ведь хорошо понимаем, что наша земля осквернена, на ней ничего вновь не заколосится, не зацветут прекрасные сады, не восстановится ни вера в Бога, ни доверие и общение между людьми, если не будет нашего сокрушения об всем оскверненном и погибшем.
Духовно чуткие люди это хорошо понимают, но одной констатации мало. Важно ещё совершить акт очищения, и, по-видимому, чтобы достичь желаемого результата, принести плод, он не может быть однократным, как это показывает совершение нами покаянной молитвы и чтение имён пострадавших в годы советских репрессий 30 октября. Присутствует некая общественная наивность, что такое можно совершить один раз и сказать, ну, хорошо, сделали, пойдём дальше. Нам нужно увидеть, что происходило на самом деле – с человеческими судьбами и с целыми народами. Плач рождается, когда ты вдруг понимаешь, что из той точки, в которой ты сегодня находишься, ты такой, какой есть, не можешь просто сделать шаг в завтра, и твоё отношение к тому, что было сделано не лично тобой, а твоими предками, может быть, даже твоими ближайшими родственниками, адекватно описывается только плачем.
Способны ли мы к такому акту сегодня? Во все времена казалось, что не способны. Во все времена казалось, что память у людей отбита. Не следует думать, что наши современники, мы сами, онтологически чем-то отличаемся от людей прежних столетий. Не отличаемся. Помните, как всколыхнула всех дискуссия, начатая Денисом Карагодиным, которая более всего взволновала даже не тем, что он нашёл и опубликовал имена убийц своего деда, но что потомки палачей попросили прощения за своих предков и только тогда свершилось примирение. Нам надо пытаться.
Мне кажется, что и многие встречи, посвященные покаянию за преступления советского режима, и написанные покаянные молитвы, и «Молитва памяти» 30 октября, и наши молитвенные поминовения на месте бывших лагерей ГУЛАГа или мемориалов жертвам XX века – всё можно отнести к оплакиванию. Эти очищающие слёзы появляются, когда мы не пугаемся задать себе вопрос, какое отношение ко всему этому имею я. Я – лично, я – сегодня, со всеми моими проблемами, со своей семьёй, работой и так далее. В «Гамлете» Гертруда говорит Гамлету: «Ты повернул глаза зрачками в душу … Ах, Гамлет, сердце рвется пополам!» Он ей отвечает: «Вот и расстаньтесь с худшей половиной, Чтоб лучшею потом тем чище жить». Это очень болезненная операция, но без неё без нее никакие дальнейшие действия невозможны.
– С одной стороны погружаться в травмирующий опыт ХХ века слишком болезненно, поэтому самое распространенное предложение – всё забыть и жить дальше с чистого листа. Но мы видим, что ни в личной жизни, ни в семейной, ни в обществе, ни в церкви с чистого листа не получается, хотя многие говорят: меня это не коснулось, и даже семью мою не коснулось. Встаёт христианский вопрос, можем ли мы разделить боль на свою и чужую?
– Вряд ли причастность к злу и боли XX века могло кого-то не коснуться, даже если это обошло его семью или, что чаще всего, просто не сохранилось в семейной памяти. У меня с обеих сторон – и у папы, и у мамы – были репрессированные; были и люди, которые имели отношение к работе в НКВД, и в свою очередь тоже были репрессированы, но самое поразительное, что фотографии этих людей я увидела всего несколько лет тому назад. Сейчас мне 47 лет, эти фотографии находились в нашем доме, но мне их никогда не показывали. Так я увидела фотографии своего деда: до ареста и сделанные на поселении после 10 лет лагерей. Первая фотография – импозантный молодой человек, в красивом костюме (он играл на фортепиано), и вторая, через какие-то пятнадцать лет – старик в лагерном бушлате, с мятой папиросой в руке, на фоне какого-то лозунга с портретом Сталина за столом из струганых досок. И когда я это увидела – сломанную жизнь, другие глаза – слёзы мои не могли остановиться. Аналогичная ситуация с маминой тётей, которая работала вместе с Густавом Шпетом и проходила с ним по одному делу. Потом выяснилось, что она имела отношение к аресту тех, кто был арестован вместе со Шпетом. Её фотография до ареста – красавица, четкий профиль, серьезный и строгий прямой взгляд, и фото после лагерного срока – со своей дочерью, которую она родила, видимо, уже на поселении, её глаза – она не отрывает их от земли. Когда видишь такое, то понимаешь, что значит сломанный хребет людских судеб, потому что фотография не обманывает и обо всем говорит сразу. Никакой другой реакции, кроме плача, просто не может быть. Это трудно объяснить тем, кто не пережил ничего подобного. Столкновение с грехом, злом и смертью вызывает слёзы. Когда Христос пришёл к гробнице Лазаря, Он заплакал. И Иерусалим Христос оплакивает. Плач над Иерусалимом не оставляет этому городу никаких надежд, именно потому что «вы не захотели» (Лк 13:34). Это самое главное: когда есть воля к очищению, то и надежда есть. И сейчас мы надеемся, что Господь смилуется и над нашим народом, и над страной. Конечно, такого рода вещи не лежат на поверхности, невозможно просто призвать людей к плачу. Каждый должен сам всерьёз пережить эту трагедию, эту катастрофу. Мы сейчас даже не можем представить себе, какой была тогда наша страна. Сегодня люди на что-то, требующее духовного усилия, реагируют туго, у них притупилось нужное ощущение, но на фальшь всё-таки реагируют, фальшивый звук различают. Вот почему нам важно затронуть какую-то существенную струну в людях на личностной глубине, чтобы эта тема связалась в них с местом и людьми, с которыми они живут рядом. Мне кажется, что мы к этому придём. Вся наша забота о возрождении связей с родом, с выяснением отчества своего прадеда для начала, неизбежно приведёт нас к этому. Только такое восстановление не случится быстро. Представить себе прямо сейчас в одном пространстве встречу и разговор людей, которые понимают, что их прямые родственники имели отношение к пыткам и убийствам, с теми, кто прошёл через это или чьих близких замучали, я не могу. Должен накопиться какой-то объём милосердия, который позволит этому быть. Самое грустное, что церковь как структура в этих процессах практически не участвует. Даже из милосердия к своему народу церковная иерархия не поддерживает молитву на родном языке, но только из молитвы на родном языке может родиться и плач. Те молитвы, которые собраны в сборнике «Молитвы о России», об этом свидетельствуют.
На официальных ресурсах Московской патриархии была опубликована молитва об эпидемии, но почему-то самого слова «эпидемия» там нет. Болезнь называется поветрием, хотя все мы знаем, как она называется. Почему не называть ее по имени. Это свидетельствует о страхе и маловерии. Целебная сила правды усиливается, когда она произнесена ясно и точно. Давайте не будем называть, и тогда нас это избегнет. Нет, не избегнет. Недавно замечательный музыковед и профессор Московской консерватории Роман Насонов опубликовал список музыкальных произведений крупнейших композиторов, посвящённых эпидемиям, моровым язвам, губительным поветриям и так далее. То есть, художественный вкус и творческий мир всегда отзывается на подобного рода обстоятельства. Хотелось бы, чтобы и церковь, которая нам мать, устами своих епископов, пастырей тоже разговаривала с людьми живыми человеческими словами, а не просто языком указов и постановлений о том, сколько раз надо протирать лжицу и в каком растворе.
Сегодня особенно важно, чтобы церковь обращалась к людям на том языке, на котором говорит их сердце и ум, на языке любви. Этот язык должен быть внятен всем сторонам. Это должен быть язык библейский, язык молитвы, язык братства, так, чтобы люди понимали, что между ними только Христос, а не структуры, начальники, длинные бумаги и всё остальное. Надо признаться себе, что Русская православная церковь пока этим языком совершенно не владеет, но обязана овладеть. Она со своими чадами на этом языке пока практически не разговаривает. И поэтому кажется, что она оглохла. Но по тому, как люди общаются между собой горизонтально, становится ясно, что жизнь идёт, и потому надежда сохраняется.
Сейчас в Москве эпидемия пошла на спад, хотя непонятно, что будет, когда все выйдут на улицу. В Петербурге пока мы наблюдаем рост числа заболевших; эпидемия также нарастает в регионах. Наша ответственность в том, чтобы не принести людям беды, чтобы обратиться к многовековому опыту церкви, к ее традиции, которая в трудные времена совершенно спокойно переходила на мирянское богослужение по домам: и Утреню, и Вечерню, и Изобразительные с причащением самими мирянами запасными святыми дарами. Для этого конечно нужно и подлинное доверие друг другу, и братолюбие, и милосердия в нас должно становиться больше – это мужественная добродетель – мы должны стать доступнее для Святого Духа.