Почему собор на Крите не мог стать вселенским

Дорогие братья и сёстры!

Сегодня праздник отцов шести вселенских соборов. Как мы с вами знаем, эпоха вселенских соборов – эпоха очень сложная. Не так давно, перед решением вопросов, связанных с созывом на Крите собора, который имел намерение стать всеправославным, мы с вами имели возможность говорить о сущности вселенских соборов в прошлом и настоящем. Мы говорили о том, что, с одной стороны, вселенские соборы и святые отцы сыграли в истории церкви огромную роль и им нужно всегда отдавать должное, их нужно почитать, несмотря на некоторые человеческие слабости и, может быть, даже недостатки и грехи. А их было немало в истории вселенских соборов, что и понятно, потому что вселенские соборы могли собираться только в константиновский период церковной истории, поскольку собирал их сам император. А где государство является главным инициатором церковных дел, там всегда есть свои маленькие недостатки. Так оно всегда и было. А с другой стороны, мы говорили о том, что константиновский период церковной истории всё-таки уже закончился.

В прошлый раз я говорил об этом, ещё не зная, как решится вопрос об участии в соборе на Крите нашей Русской православной церковью и некоторыми другими церквами. Тогда мне пришлось говорить о том, что эпоха вселенских соборов уже закончилась, поскольку закончился тот самый константиновский период церковной истории, неотъемлемым элементом которого были и вселенские соборы. Эти соборы были некоторой возможностью, предоставленной церкви на протяжении многих веков для собирания и формулирования тех истин, которые касались прежде всего нашей веры. И верно, все вселенские соборы занимались не столько вопросами организации церковной жизни, сколько вопросами веры. Они собирались прежде всего в связи с вызовами тех или иных опасных учений, которые были на грани с еретическими или даже за этой гранью. И мы это, конечно, знаем, помним. Мы помним, как святым отцам удалось включить сокровищницу эллинистической, онтологической и вообще философской мысли в христианский контекст, как тем самым им удалось сформулировать многие догматы. Получилось несколько сложновато, иногда трудновато, но тем не менее это было очень полезно для церкви, потому что эти догматы держат всех в определённых границах, перейдя которые мы действительно рискуем стать неправославными, подорвать дело нашего спасения и начала новой во Христе жизни.

С другой стороны, догматы, конечно, слишком формализовали нашу веру, сделали её более умственной, чем разумной и сердечной. В этом тоже был определённый крен. Но на протяжении достаточно длительного времени церковь это не очень замечала. А когда в Новое время ей пришлось нести веру народам, которые не успели в издревле стать христианскими, тогда выяснилось, что проповедовать христианскую веру на языке эллинской мудрости очень трудно, а иногда даже по сути невозможно. Есть много народов, которые в принципе не принимают и не понимают такого языка. Вы им можете говорить всё что угодно о своих догматах, но это просто не их язык, не их мышление, не их опыт, не их культура, и поэтому они отторгают такого рода проповедь. Если же кто-то из них все-таки принимает нашу веру, то принимает ее скорее на основании евангельского благовестия. Евангельское благовестие тут оказывается более универсальным. Вот это удивительно! Поэтому оно и стало возрождаться, начиная с протестантского кризиса середины XVI века, с кризиса, который был неизбежен. Именно Евангелием в первую очередь занялись все христиане – и протестанты, и католики, и иногда даже православные. Евангельское слово оказалось сильнее богословского. И сейчас, когда мы хотим привить людям главные основы христианской веры, мы всё-таки начинаем не с догматов, а с Евангелия. И оглашение мы начинаем с Евангелия. И это не потому, что Евангелие проще, а потому, что в целом ряде моментов оно оказывается глубже. Хотя сразу объяснить некоторые вещи, открытые нам через Священное писание Нового Завета, бывает и трудно. Эллинистическая же мысль бывает хороша тем, что она объясняет основные вопросы веры и снимает их противоречия. Ведь духовная жизнь просто по своей природе бывает противоречивой, антиномичной, тут разум должен как бы расписаться в своей недостаточности. И всякая логика тоже. Не случайно под влиянием христианской проповеди стала развиваться так называемая неформальная логика и некоторые атрибуты современных философских учений, даже если сами они нехристианские.

Сейчас прошло достаточно времени после того, как собор на Крите завершился. Наша церковь, как выяснилось, не могла в нём участвовать, прежде всего по двум причинам, которые, я думаю, вам всем понятны. Во-первых, потому что фундаменталистские тенденции внутри нашей церкви оказались достаточно сильными и участие в этом соборе означало бы для нашего церковного руководства одну очень неприятную вещь – раскол. Причём раскол большой. И, естественно, церковное руководство на это не пошло, и правильно сделало. Другое дело, что тут действительно выявились некоторые язвы, болезни нашей церкви, хотя это осталось немного в тени. Но сила сопротивления в ней фундаменталистских кругов была довольно большой, и эти настроения еще сознательно нагнетались, настроения не просто антиэкуменические. Понятно, что с экклезиологией у православного народа всегда было плохо, а сейчас совсем беда. Я думаю, что в последние месяцы все вы читали тексты, связанные с вопросом созыва и работы собора, и поэтому понимаете, о чём идёт речь.

Была и ещё одна серьёзная причина неучастия в соборе нашей церкви, а под её влиянием и ряда других православных церквей (не только под её влиянием, были у них на то и свои причины, но и это влияние было большое, чего нельзя отрицать). Есть большие противоречия между церквами, прежде всего между теми, которые по разным причинам считают себя лидерами православного мира. Конечно, имеются в виду, в первую очередь, Константинопольский и Московский патриархаты. Понятно, что Константинопольская церковь, так сказать, honoris causa, как первенствующая церковь после Римского престола, стала называть себя «Вселенской», «Вселенским патриархатом», и она стала претендовать на организацию жизни всех православных церквей, воспоминая какие-то свои заслуги ещё времён Византийской империи. Московский патриархат тоже, опираясь на свои масштабы, численность, а также на свои большие исторические заслуги – действительно очень даже немалые, хотя и имевшие место в истории в большей части лишь после падения Константинополя в середине XV века, – тоже претендует на то, чтобы определять настроения и основные тенденции и формы устроения всего православного мира. А вместе с ним и не только православного, потому что, хоть и небольшое влияние имеет православная церковь в общехристианском и мировом контексте, однако же имеет.

Вот эти две причины отсутствия нашей церкви на Крите стали главными. Плюс некоторая политическая конъюнктура, которая всегда мешала деятельности вселенских соборов, всегда вмешивалась в их работу. И под влиянием всех этих факторов в итоге получилось то, что получилось.

Чтобы объяснить, почему я так думаю, приведу такой пример. Как вы знаете, мы недавно были в Мюнхене на довольно большом съезде, чисто экуменическом. Почему мы поехали? Не из-за экуменизма. Главная причина была в том, что собирались все духовные движения, общины и братства Европы. И это довольно мощно. Участвовало в этом конгрессе около двух тысяч человек. Это для современного мира много значит. Мы были приглашены рассказать всем о нашем движении, о нашем Братстве. И, конечно, отказаться от столь любезного предложения мы не могли, хотя в этом объединении движений, которое неформально называется «Друзья Штутгарта», по месту проведения одного из основоположных съездов, мы участвовали с самого начала, с самого Штутгарта. Наши представители уже много лет присутствовали на этих съездах, но на них раньше мы были, скорее, только наблюдателями. Да, мы и раньше были в курсе всего, что происходит в Европе, в духовных движениях Европы всех церквей – протестантских, католических, православных, но они вдруг заинтересовались нашим Братством и искренне захотели его лучше понять и представить себе. Для них было важно и то, что приедет основатель движения, они это очень подчёркивали. Но от нас был не только я, были ещё и председатель нашего Преображенского братства Дмитрий Сергеевич Гасак, и сотрудник СФИ Лариса Юрьевна Мусина, а также оглашаемые и огласившиеся люди, которые постоянно живут в Германии – они помогали нам с переводами и некоторыми другими моментами. Тот огромный интерес и доверие, которое мы испытали там, для нас много значат.

После общих, достаточно интересных встреч был своеобразный фестиваль, немного похожий на фестиваль нашего братства (мы собираемся второй раз устроить его в этом году на Преображение). Всё, даже число участников сопоставимо, поэтому нам было интересно посмотреть ещё и на форму организации, на то, как это делается в европейском контексте. Но когда мы выходили и встречали в городе участников этого конгресса, то все задавали нам один-единственный вопрос: почему Русская церковь не участвовала в соборе на Крите? Я им объяснял то, что вам сейчас объяснил. Им это, конечно, в голову не приходило, что и понятно. Они действительно совсем не знают нашего контекста, они всё это очень слабо себе представляют, с большими искажениями. Не буду сейчас в эту сторону уклоняться, это не самое интересное. Но интересно было то, что их волнует.

И когда я беседовал с этими разными людьми, я снова вспомнил свою проповедь, сказанную вам несколько месяцев назад, о возможности и смысле проведения собора на Крите и о том, что время вселенских соборов прошло, в принципе прошло. Я связывал это именно с окончанием константиновского периода в жизни церкви. Некоторые со мной спорили: и в интернете, и лично. Говорили: да разве прошёл константиновский период, да вот он ещё цветёт и пахнет, церковь с государством то и сё, все правители «православные»… Да, да, говорю, они часто стоят со свечками. Приходилось убеждать людей в том, что константиновский период церковной истории всё-таки закончился, хотя попытки возродить и по инерции продолжить его бесспорно существуют, и существуют достаточно мощно. Ведь оказалось, что это государству очень выгодно, государство хочет снова встроить церковь в свою систему, не интересуясь сутью церковной жизни, которая его абсолютно не волнует. В XX веке, когда антихристианская власть в советской России, в СССР, организовывала обновленческий раскол, всё было то же самое, тоже хотели подчинить себе церковь полностью, подчинить тотальному контролю, включить в свою систему и использовать во всех выгодных для себя вопросах. Это мы прекрасно помним по советскому периоду, во всяком случае, я это очень хорошо видел и знал в советские времена. Те из вас, кто постарше и давно в церкви, может быть, тоже застали это время, а может быть, нет, но в любом случае вы знаете, что это было именно так. И вот это как раз подтверждает то, что константиновский период на самом деле кончился. А когда церковь не занимает здесь ясную, чёткую позицию и делает вид, что ничего не кончилось, то есть играет в поддавки с государственной властью, то, конечно, это церкви не на пользу, несмотря на то, что за это даются большие преференции церкви, православной особенно, и особенно материального свойства, ибо выделяются средства, многие миллионы, на восстановление храмов, монастырей, церковных учреждений. Но все эти учреждения естественным образом контролируются. Кто платит, тот и музыку заказывает, это понятно.

Мы с вами должны снова и снова с благодарностью вспоминать отцов вселенских соборов, но при этом чётко понимать: как совершенно естественно не было вселенских соборов в доконстантиновский период церковной истории, так их не может быть и в постконстантиновский период. И какая бы власть ни была на дворе – коммунистическая, посткоммунистическая, антикоммунистическая, демократическая, националистическая, монархическая, не важно совершенно – какая бы она ни была, от самой либеральной до самой диктатуры, всё равно церковь не может и не должна даже желать возвращения константиновского периода своей истории. В современности это просто уже невозможно. Изменились люди, не только власть изменилась, не только церковь изменилась на протяжении последних десятилетий и веков, но и все люди изменились. Они совершенно по-другому ощущают свою свободу, свою веру, своё служение, своё призвание, общение, совсем не так, как это было прежде. Вот поэтому невозможно возвращение константиновского периода. Он ушёл, всё. И вернуться он не может, как не могут вернуться все прежние исторические эпохи.

И снова приходится повторять то, о чём мы говорили в прошлый раз, касаясь этой темы, что теперь надо собирать церковь по-другому, не через консилиарность, не собирая внешние представительские соборы, а через внутреннее соборование, через объединение в любви, единение и общение, которое более всего способствует исполнению главной, наибольшей заповеди – о любви к Богу и ближним. Соборность – это свойство духа, это следствие любви Христовой, которая сама по себе имеет великое организующее значение и великую организующую силу, как говорили наши святые отцы. Обо всём этом уже было сказано не однажды в XX веке. Об этом говорили Бердяев и Булгаков, мать Мария (Скобцова) и другие святые. Они уже это открыли, но осуществить повсеместно, конечно, ещё не могли.

У нас с вами есть возможность не только воспринять их традицию, но и осуществить её в жизни, начиная с малого. Соборность всегда растёт снизу, всегда растёт, начиная с малого – с малых общин, с малых братств. И другого пути в Церкви нет и быть не может. Нам надо самим в этом убедиться, а ещё научиться убеждать в этом других. Это очень непросто. И тем не менее это надо делать. Поэтому совсем скоро, в августе, мы соберемся на фестиваль, который должен сделать ещё один шаг в эту сторону.

Совсем недавно я ещё был в Петербурге на закрытии выставки, посвящённой матери Марии (Скобцовой), где были подобраны совершенно восхитительные экспонаты и цитаты, прямо говорящие на её языке о том, о чём мы с вами сейчас говорим. Это просто поразительно, как люди, жившие в 20-е, 30-е годы, на целый век опережали события, опережали своё время. Они чувствовали главные, духовные причины той катастрофы, которая совершилась в христианском мире в XX веке, особенно в русском мире. Они их чувствовали и знали, и за это очень переживали, очень болели. И поэтому Господь открыл им значительно больше, чем другим. Но сейчас есть прекрасные примеры, как вы знаете, и в Католической церкви, и в протестантских церквах. И это свидетельствует о том, что на это есть действительно воля Божья, которая открывается всем чутким к этой воле людям, даже независимо от их конфессии, хотя, конечно, конфессиональная принадлежность имеет большое значение в решении таких вопросов. И тем не менее они могут решаться людьми изнутри разных христианских традиций.

Дай Бог, дорогие братья и сёстры, чтобы мы чувствовали это откровение воли Божьей, чтобы мы принимали это откровение и научались прилагать его к себе, причем каждый, независимо ни от каких «но», потому что у каждого есть много всяких «но» на пути осуществления в своей жизни этого откровения. Но пусть ни одно «но» не останавливает нас, пусть каждый из нас имеет вдохновение и радость от этого вдохновения, потому что снова открываются пути реализации той любви и той свободы, которые дарует нам Христос! Во Христе мы получаем эти дары, через Христа во Святом Духе мы можем ими служить Богу и Церкви, как и всем ближним своим! И пусть каждый из нас всегда это делает с радостью и благодарит Бога!

Аминь.