От какого языка мы отказываемся?

Издательство Свято-Филаретовского института публикует материалы из архива отца Павла. В вышедшем в 2018 году сборнике «Размышления о церковной традиции» собраны рассуждения о. Павла о подлинной церковной традиции и проблемах ее воплощения в жизни современной церкви.

Предлагаем вашему вниманию фрагмент из этого сборника, посвящённый размышлениям отца Павла о языке богослужения.

Псковская епархиальная газета «Благодатные лучи» № 9–10 [1] поместила статью прот. Бориса Николаева «Священная неприкосновенность богослужебного языка». Эта статья посвящена актуальной проблеме церковной жизни в России — богослужебному языку Русской Православной Церкви. Альтернативу богослужебного языка автор решает однозначно. Церковно-славянский язык должен навсегда остаться единственным и неизменным языком Русской Православной Церкви, независимо от того, насколько он доступен пониманию молящихся. Русский язык нельзя допускать в богослужение.

В предлагаемой вниманию читателей статье мы хотим показать, что подобная позиция автора противоречит духу и смыслу Божественного Откровения, не основана на православном вероучении и не отражает общецерковную практику православного богослужения.

Мы отстаиваем два принципа:

1. Смысл. Если язык служит средством коммуникации, то условием его употребления должно быть понимание.

2. Красоту. Если язык в богослужении служит изобразительным средством, то условием его употребления должно быть поэтическое изящество.

По-славянски «язык» означает «народ». Язык олицетворяет народ, говорящий на этом языке, поскольку адекватно выражает его национальное самосознание, культурные традиции, историческую судьбу. Язык становится посредником между народом и Богом, когда в нем открывается имя Божие. Бог открывает Себя на том языке, который понятен человеку, иначе откровение не состоится. Слово Божие предназначено всем, кто хочет его слышать.

Бог ждет, пока человек примет Откровение свободно и радостно, как сын, а не как раб. Проникновение в тайны Божии обусловлено человеческой свободой. Понять его может тот, кто согласен его принять. Но горе тому, кто между Откровением и человеческим пониманием воздвигает внешний искусственный барьер: непонятный язык, невнятное или небрежное чтение и т. п. О непонятном языке св<ятой> апостол Павел говорит: «Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя… Если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых языках, то какую пользу принесу вам, когда не изъяснюсь…»!![2]

На каком языке Бог говорил из горящего куста? На том, который Моисей понял. Моисей написал Священные книги на языке, который был понятен еврейскому народу, ибо к еврейскому народу обращался Бог. Прот<оиерей> Борис Николаев справедливо пишет: «Господь Иисус Христос излагал свое божественное учение на простом разговорном общепринятом языке». Святой Дух сошел на апостолов в день Пятидесятницы, и они заговорили на языках народов, которым послал их проповедовать Господь: «шедше убо научите вси языцы»[3] (Мф. 28:19). Бог открывается каждому на его языке и слышит молитвы, обращенные к Нему на любом языке. Смысл Откровения священен, ибо в нем являет себя Божественный Логос. Святой Стефан[4], просветитель Пермского края, перевел священные и богослужебные книги на пермский язык, и язык стал священным в той же мере, как все древние языки.

Претензия Западной церкви на «священную неприкосновенность» латинского языка противоречила Божественному Откровению. Святые братья Кирилл и Мефодий подверглись гонениям от ревнителей латинского языка за перевод Священных и богослужебных книг на славянский язык. Западная церковь осознала ошибочность такого взгляда и соборно определила право каждого народа иметь Священные и богослужебные книги на родном языке.

Православная церковь до сих пор не имеет соборного суждения о переводе Священных и богослужебных книг на русский язык. Поэтому остается большой простор для частных мнений духовенства и мирян. Одно из таких мнений высказано в статье прот. Бориса Николаева. Во избежание недоразумений следует подчеркнуть, что мнение прот. Бориса Николаева, как и любое мнение по этому вопросу, может иметь только частное значение. Оно не опирается на церковные определения и не может претендовать на общецерковный авторитет.

Три языка называет прот. Борис Николаев пригодными для написания Священных и богослужебных книг: древнееврейский, древнегреческий и церковно-славянский. Один язык называет он непригодным для богослужения — русский язык. Умалчивая о богослужебном значении всех других языков — древних и новых — автор берет проблему употребления богослужебного языка в неполном объеме и тем искажает ее правильную постановку. Почему из числа древних богослужебных языков автор исключает латынь, на которой совершали богослужение и писали свои творения святые отцы Западной церкви? Что думает автор о современных английском, японском, французском и др<угих> языках, на которых совершают богослужение и читают Священное Писание православные христиане этих народов? Если Американская, Финская, Грузинская и другие поместные церкви совершают богослужение на родном языке, то мы имеем дело с общецерковной практикой. Если автор не возражает против общецерковной практики, то тем самым ставит русский язык в положение исключительное: единственного в мире языка, на котором не должно совершаться богослужение. Никаких оснований для такой позиции в статье мы не нашли.

О русском языке автор отзывается кощунственно, в выражениях, оскорбительных для русского читателя: «русский язык в богослужении нужен людям, которые хотят в храме развлекать и развлекаться…, превратить храм в театр, а Богослужение в зрелище, выколотить душу из православия, но главное — тому, кто от начала мироздания пытается вносить свои “поправки” в Божественное Домостроительство нашего спасения», т. е. дьяволу.

Прот<оиерей> Борис Николаев не приводит догматических, канонических или мистических оснований сакрализации славянского языка. Единственным аргументом остается его традиционное употребление. Аргумент серьезный. Традиция заслуживает внимательного отношения к себе, как мнение пожилого человека заслуживает уважения. Однако традиция сама по себе не может быть критерием церковной истины. «Если традиция не истинна, то это застарелое заблуждение»[5], — полагал святой Киприан Карфагенский. Уважение к традиции вовсе не исключает ее обсуждение. Чтобы стать церковным преданием, традиция должна быть воцерковлена соборным суждением Церкви. Употребление церковно-славянского языка без сомнения освящено церковным преданием. Этого нельзя сказать о его сакрализации. В церкви все освящено, но не все свято.

Автор осторожно проводит в статье идею неизменности богослужебного языка: «В IX в. н. э. святыми братьями Кириллом и Мефодием… был создан наш церковно-славянский язык». Слово «наш» сообщает выражению автора двойной смысл. Если автор указывает лишь на происхождение современного церковно-славянского языка от языка святых Кирилла и Мефодия, у нас нет возражений. Если же автор отождествляет современный церковно-славянский язык с языком святых Кирилла и Мефодия с целью подчеркнуть неизменность языка, то он ошибается: язык изменился. «Болгарского диалекта, каким славянский язык является в первооснове, не существует в настоящее время, он забыт даже самими болгарами, а как литературный язык не сохранился за малокультурностью народа. Богослужебный язык в том виде, в каком он возбуждает нашу любовь и восторги — в Требнике, Служебнике, Евангелии, в Триодях, в Октоихе и подобное, есть русский славянский язык XIV–XV веков. Русско-славянский диалект более отдаленных времен в настоящее время тоже утерян, а в свое время не достиг литературного развития». (С. Н. Булгаков «У стен Херсониса». СПб, 1993 г., стр. 64.)

О непонятности и недостатках современных переводов богослужебных книг писал святитель Феофан, вышенский затворник: «Иные службы у нас такие, что ничего не разберешь. Наши иерархи не скучают от нелепости потому, что не слышат, сидя в алтаре…, потому что не знают, какой мрак в книгах, и это не по чему другому, как по причине отжившего век перевода. Новый перевод богослужебных книг настоятельно необходим. Книги богослужебные по своему назначению должны быть изменяемы. У греков ведь идет постоянное поновление богослужебных книг». (Цит.: Флоровский «Пути русского богословия». Вильнюс, 1991 г., стр. 398.)

Современный церковно-славянский язык не застыл в архаических формах. С каждым новым изданием текст слегка изменяется. Минеи, изданные в середине XIX века, заметно отличаются от Миней 1910 г. и 1985 г. Выходят из употребления устаревшие слова («оставиша Ирода яка буесловяща»[6]— прежняя редакция звучала непристойно для современного слуха). Упрощаются фразеологические обороты и грамматические формы. Московская Патриархия издает богослужебные книги русским шрифтом. Адаптация славянского языка тяготеет к русскому.

Новое литургическое творчество, к которому побуждает современная жизнь: канонизация новых святых, бытовые потребности, связанные с новыми условиями жизни христиан, новые государственные или исторические события и т. д. — не может совершаться на славянском языке, лексика которого нами забыта. Попытка составить службу, написать молитву на славянском языке оборачивается обратным переводом с русского уже не на славянский язык, а лишь на грамматические формы языка. Этот суконный язык лишен поэтичности и богословского изящества древних текстов и может удовлетворить только старообрядческий эстетизм, который ведет в тупик развитие церковного обряда. Как невозможно и не нужно переводить на русский язык «Свете тихий», так невозможно написать заново подобный шедевр на славянском языке. Продолжить литургическое творчество в Русской Православной Церкви может только русский язык. Мы не сомневаемся, что русский язык поэтичен, точен и богат.

Священник Павел Адельгейм