О новом смирении и дерзновении

Наконец-то наступили долгожданные дни, вот уже начинается подготовительная неделя к Великому посту и любимый всеми праздник – Неделя о мытаре и фарисее.

Господь рассказывает некоторую притчу – вряд ли это нужно понимать совсем буквально как эпизод из жизни, – где говорится о том, как в Иерусалимский храм вошли и мытарь, и фарисей. По правде законной фарисей был праведником, а мытарь – грешником, по определению, по роду занятий, независимо от их личных качеств. И вдруг то, чего все ожидают, оказывается неправильным, вдруг Христос делает совершенно противоположные выводы! Тот, кто по определению должен быть праведником, оказывается малооправданным пред Богом человеком, а тот, кто по определению должен быть грешником, с которым даже и сесть рядом постыдно, которого неудобно приветствовать на улицах на глазах людей, оказывается более оправданным пред Богом. Снова и снова выясняется: что высоко у людей, то низко у Бога. Такие слова прямо говорятся в Писании, но здесь это как-то очень выпукло, очень убедительно и концентрированно звучит.

Ну, в конце концов, что особенного сделал этот несчастный мытарь – он просто не мог поднять глаз, просто просил Бога о милости. Проявил он этим, конечно, смирение, но ведь Ветхий Завет уже знал добродетель смирения; он не знал коллизии между Законом и смирением, но о смирении знал хорошо. И в принципе то, что превозносит Христос, Мессия, Машиах, должно было бы для всех быть понятно, общество должно было бы это поддержать. Этого не получается, потому что Закон психологически и духовно не позволял приписывать добродетели грешникам, а мытарь был, как мы с вами уже выяснили, грешником по определению, просто по роду своих занятий, и это позволило Иисусу, Господу нашему, несколько по-иному говорить о смирении и несколько иначе поставить вопрос о праведности.

Начиная с этого учения Христа, праведность и смирение уже не могут быть точно такими, какими они были до того. Праведность уже не может быть только законной. Более того, она все более и более удаляется от этого некогда единственного критерия правды, а значит, праведности и справедливости. Она «уплывает» куда-то в другую сторону, и это людей страшит. Такая праведность оказывается чем-то почти мистическим, новым откровением. Только позже люди поймут, что Христос ее связывает с откровением благодати, а это не то же, что откровение Закона, даже данного через великого пророка Моисея.

И смирение – тоже уже не просто смирение перед словом Божьим, перед заповедью, которая тебя ограничивает, и иногда ограничивает так, что ты даже не понимаешь, зачем, кому это нужно. Просто «сказано – сделано», иначе ты не праведный человек. А вот Христос возводит смирение к каким-то новым корням, так же как и праведность. И не случайно смирение, которое более всего должно было бы ассоциироваться у нас с чувством меры во всем, то есть с самоограничением – если есть чувство меры, значит есть готовность ограничивать себя, – все больше и больше начинает ассоциироваться со словом «мир». Надо не только ограничивать себя и знать во всем меру – иметь чувство вкуса, чувство такта, – но надо еще при этом сохранять мир. Ты себя ограничил и как бы попал в луночку, и тебе от этого хорошо, у тебя радуется сердце и наступает внутренний мир. Этого тоже не знало ветхозаветное человечество.

И еще одна интересная вещь приходит вместе со словом Христовым. Приходит понимание того, что вместе со смирением, пример которого может показать даже мытарь, можно обрести дар дерзновения – смелости и мужества. О дерзновении верующие люди на протяжении многих веков и тысячелетий говорили не часто. Это немножко трудная добродетель и наверное, по мнению многих, опасная, потому что она легко может перерасти в дерзость – пред Богом, пред святыней, пред людьми, пред власть имущими и так далее. А вот оказывается, без дерзновения никак нельзя. И смирение без дерзновения – это сервилизм, это рабствование перед «бедными вещественными началами и силами мира сего». И как мы знаем, дерзновение без смирения – это действительно дерзость.

Может быть, потому из века в век и ослабевала сила свидетельства о Боге и новой жизни, что этого качества не хватало и не хватало слова о нем. Так было, судя по всему, в конце ветхозаветной эпохи. Точно так же было и в христианские времена. Смелость и мужество всегда нужны государству, иногда – обществу, особенно в трудные времена. Это понятно, и в таком контексте об этом и говорили. А вот в духовном контексте о дерзновении в связи со смирением говорили чрезвычайно мало. А в таких терминах, может быть, до нашего времени и вообще никто не говорил, что чрезвычайно странно, что удивительно.

Может быть, нас научили этому уроку как раз новомученики и исповедники церкви Русской. Они тоже начинали со смирения, тем более, что их к этому призывала безбожная власть: «Вы смиряйтесь там, и не двигайтесь, и не шебуршите там. Что бы с вами ни делали, ваше дело – молчать». Когда-то так учили в церкви, а после событий столетней давности так стали учить в государстве. Это была просто официальная идеология. Именно такое говорили на допросах в известных органах: «Вы должны смиряться, ибо “нет власти не от Бога”, поэтому, пожалуйста, ваше дело – молчать».

А вот как раз новомученики не согласились с этим. Они – кто своим духовным разумом, а кто, может быть, и без этого – почувствовали фальшь и поняли, что со злом надо бороться смело и мужественно. С ложью надо бороться, с насилием надо бороться, с безбожием надо бороться, даже тогда, когда это грозит тебе высшей мерой.

Задача безбожных властей, как мы с вами помним из знаменитых писем первого властителя советской России*, была запугать верующих людей так, чтобы на полвека они не могли даже поднять голову. Это была сознательная политика, и как всегда, конечно, тайная: все письма зашифрованы, совершенно секретны и так далее. Это была сознательная политика и при изъятии церковных ценностей, которым руководил Троцкий. Начиная с Шуйского дела, может, раньше. И важно было как можно больше расстрелять, как можно больше посадить. Самый интересный акцент у властителя мира сего в советской России был на «расстрелять, уничтожить». И он понимал, что надо откинуть всякий стыд и страх пред Богом и людьми. (Он же был атеист, он же знал, что Бог есть. Человеку, который думает, что Бога нет, не нужно быть а-теистом, поскольку в этом случае предмет, с которым борешься, как бы исчезает.) И вот он сознательно отринул стыд и страх – и настала эпоха исповедничества.

Мы сегодня празднуем память новомучеников и исповедников церкви Русской. Их множество. Они нас учат в первую очередь сопротивляемости пред лицом зла и греха, дерзновению в борьбе с ними, смелости, мужеству в стоянии за веру и за свои убеждения. И этот опыт – мы теперь это хорошо знаем – связывался и с опытом духовного обновления, возрождения, воскресения церкви, потому что до революции церковь спала. Она не была очень плохой, она не была очень хорошей – главное было не в этом: она спала, она бездействовала, и даже если что-то хорошее производила внутри себя, то так, чтобы ни на кого никакого воздействия не оказывалось. Поэтому и можно было распространять любую идеологию. Любая агитация, пропаганда – все шло на ура, потому что голоса церкви уже тогда не было слышно. А вот голос новомучеников и исповедников – это голос церкви воскресшей, возродившейся, обновленной, сопротивляющейся злу и греху. Что и было до 1943 года.

Церковь воскресшая накопила огромный опыт. И после 1943 года, только уже потаенно, в ней находились новые силы: она уже несла в себе зародыш новой жизни, явленной и в этих святых церкви Русской, и в подвиге тех, кто был вынужден покинуть свою Родину, но остался верным Христу и той же Церкви, Народу Божьему. Этот опыт концентрировался в сердцах членов общин и братств. Эти люди понимали друг друга с первого взгляда, с первого слова. В них было смирение, но в них было и дерзновение. В них была традиция, преемственность и память, но было и то, что Бог творил как новое.

Сегодня мы вспоминаем мытаря и фарисея и новомучеников и исповедников церкви Русской, но сегодня же вспоминаем и Воскресение Христа, победу Жизни над Смертью. Если мы сохраним новый опыт смирения и дерзновения, если мы понесем в себе опыт возрождения церкви, если мы сможем его укрепить, возродить, восстановить и хоть немного развить, то сила проповеди Воскресшего Христа сразу возрастет. И это слово станет действенным, не просто бытовым, по типу «Христос воскресе – Воистину воскресе», без всякого вникания в значение этих слов, в их смысл. Оно станет обновляющим, обжигающим, оно станет доходящим до глубины сердца, жизни, духа – не только в наших сердцах, не только в нашей жизни, не только в церковном духе.

Пусть же, дорогие братья и сестры, каждый из нас задумается над тем, как быть носителем этого опыта, задумается над тем, что Господь ему дал такого, чего не было никогда прежде и что никак нельзя потерять, что надо хранить и умножать как великое дарование Божье! Это еще один талант, данный нам свыше для умножения. Пусть каждый из нас будет готов жить в дерзновенном духе новомучеников и исповедников! Пусть каждый из нас не теряет смирения, нового смирения во Христе! Пусть каждый из нас по-новому прославляет Христа Воскресшего!

Аминь.