Митрополит Амфилохий (Радович) Литургическая катехиза (Поучение)

Прежде чем перейти к самой теме, нужно вкратце объяснить, что значит слово катихиза и что под ним подразумевалось в древние времена. Слово kathcsij (оглашение, огласить) изначально имело смысл какого-либо поучения или сообщения какой-то вести устным словом. На основе некоторых новозаветных мест складывается впечатление, что весь ветхозавет­ный закон в то время понимался как поучение, катихиза (ср. Рим 2:18). Точно так же мы име­ем в Новом Завете свидетельства о том, что под поучением христианами в то время подразуме­валось не просто поучение в некоторых истинах, но поучение пути Господню (Деян 18:25; Гал 6:6) – kathcoumšnoj t»n ÐdÒn Kur...on, или целокупной жизни Христовой (ср. Лк 1:4). Это зна­чит, что все содержание Нового Завета понято как поучение, катихиза. Из такого понимания развилось в первые века истории Церкви два рода катихизы: поучение для оглашенных, или поучение для тех, кто готовится к просвещению (крещению) и мистагогическая катихиза, или поучение для просвещенных (крещенных), имеющее целью ввести новопросве­щенных в более глубокие тайны веры Христовой и более совершенные степени жизни во Христе. Целью и той, и другой катихизы было постепенное введение в догматы веры и просве­щение Словом Божиим, через освобождение верных от ложных учений и ложного житель­ства, или, по словам Климента Александрийско­го, целью поучения было: верных «напитать во Христе духовной пищей».

Основное свойство катихизы древней церк­ви есть ее органическая связь с ее святотаинственной и богослужебной жизнью. Как проповедь в качестве особого вида обучения с самого начала была составной частью литургии, так и катихиза вообще: она изливается из святых таинств, особенно из таинства Просвещения и таинства Евхаристии, и вливается в них. Лучшее свидетельство тому – катихизы св. Кирилла Иерусалимского, которые в действительности представляют собой объяснение таинства Крещения, миропомазания и таинства Евхаристии, равно как и толкование Символа веры в том же самом святотаинственном контексте. Св. Амвросий Медиоланский в своих катихизах («О тайнах» и «О таинствах в IV книгах») толкует те же самые таинства и молитву Господню. Эта органическая связанность древней катихизы со святотаинственным и молитвенным преданием Церкви не случайна: это просто продолжение апостольского отношения к поучению и способу поучения. Сегодня установлено, что многие фрагменты из апостольских посланий, особенно из посланий апостола Павла, были первоначально богослужебными гимнами, пере­росшими затем в апостольское поучение. Это вырастание поучения из «закона веры», и через веру и молитвенный опыт вкушенных Даров Божиих, превращает его в радостное свидетельство об Истине, увиденной и пережитой. Отсюда его сила и его убедительность.

То, что справедливо для древней катихизы, справедливо и для церковного поучения всех веков. Об этой его связи с богослужением, еди­ным истинным центром жизни общины верных, свидетельствуют не только древние катихизы, но и вся святоотеческая богословская мысль. Это между прочим подтверждает и церковный устав, предполагающий поучение в ходе богослужения, особенно в великопостный период.

Не следует, однако, упускать из виду, что цер­ковная катихиза, как и жизнь Церкви вообще, проходила в течение времени через разные искушения. Основным искушением была и оста­лась опасность отчуждения от ее целостного со­держания и укорененности в соборной жизни Церкви, укорененности, с какой мы встречаем­ся в то апостольское время, но и позднее, у свя­тых отцов церкви. Одно очевидно из историче­ского опыта: правильный или односторонний подход к катихизе всегда зависел от правильно­го или неправильного отношения и подхода к самой тайне Церкви, тайне ее миссии в мире. Это справедливо не только для катихизы, но и для всех остальных областей церковной жизни. Так например, всякий раз, когда богословская мысль отчуждалась от живого и животворного Предания Церкви, она становилась – а через нее и катихиза, во многом от нее зависящая, – одно­сторонней и рационалистической (это справед­ливо в особенности для Запада времен схола­стики, но не только для Запада). Иногда опять-таки жажда неба и небесного уводила дух в развоплощенную духовность, т.е. в забвение о жиз­ни во времени и в теле, в безответственное пре­кращение «искупания времени» (Еф 5:16. – Прим. перев.), что также отрицательно отража­лось на катихизе.

Когда случалось, что миссия Церкви ограничивалась только земным, только решением так называемых «социальных проб­лем» (тенденция, весьма присутствующая в но­вое время), тогда и катихиза, как и вся деятельность Церкви, теряла свое истинное содержание, методы и богочеловеческую глубину. Случалось (и сегодня случается), что в душах отдельных людей, а то и целых поколений доходило до по­мрачения и утраты чувства евангельского при­звания к покаянию, спасению и обожению как единственной истинной цели христианской жиз­ни; через это доходило до утраты здравого ощу­щения истинной меры и критерия добродетели и человеческого подвига вообще. В таких слу­чаях и катихиза возвращалась к поверхностным моралистическим понятиям натуралистических религий и идеологий, к их методам и целям.

Со временем дошло еще до одного измене­ния в катехизическом обучении, которое есть, вероятно, один из важных факторов кризиса того, что мы называем религиозным обучением. Речь идет именно об исчезновении поучения для оглашенных, т.е. для тех, которые готовятся к Просвещению (Крещению). Главной причиной такого исчезновения послужило преобладание крещения маленьких детей и массовые креще­ния в отдельные периоды истории Церкви (пер­вое было во время Константина Великого). Поучение, правда, не исчезло, перенесенное на христианскую семью и крестных родителей (в случае крещения маленьких детей); в случае массового крещения церковь полагалась на свое благотворное и преображающее действие на новокрещенных, в сотрудничестве с христиани­зированным обществом и государством. Между тем, радикальная секуляризация христианских государств, до которой дело дошло в новые вре­мена, а через это и секуляризация семьи и остальных общественных структур и установле­нии, среди них и школы, привела такую церков­ную катихизу к весьма серьезному кризису. В тех государствах, где это было возможно, и до тех пор, пока было возможно, пытались преодолеть этот кризис школьным религиозным об­учением. Такой тип школьного религиозного об­учения перенят в православных странах с Запа­да, где он в основном и оформился, вместе с принятием западного типа современного школь­ного обучения.

Однако почти всем православ­ным странам присуще историческое ощущение и сознание, что этот тип религиозного образо­вания, катихизы, не принес ожидаемых резуль­татов. Многие, быть может, неосознанно, чув­ствовали и чувствуют, что причину этого неуспе­ха школьного религиозного образования, а весь­ма часто и отрицательного его воздействия сле­дует искать в несродности этого типа поучения с самим существом и духом Православной Церк­ви. Это послужило поводом к тому, что почти во всех православных церквах, где-то добро­вольно и запланированно, а где-то - спонтанно и под давлением обстоятельств, как у нас, нача­ли думать о создании катехизического обучения при приходских храмах. Между тем, как прави­ло, это перенесение религиозного обучения в приходы совершалось и совершается по образ­цу школьного религиозного образования. Не бу­дем вдаваться в данный момент в причины это­го, однако факт налицо: этот тип катихизы или развивается параллельно литургической жизни Церкви, иногда даже в ущерб ей, особенно ког­да преподавание происходит во время литургии, или ощущается как некое чужеродное «тело» в рамках приходской общины и ее «нормального» ритма, как чужеродное тело, к которому прояв­ляется мало интереса, со стороны как священ­ников, так и взрослых верующих, то есть роди­телей (так обстоит дело, по крайней мере, у нас). Обычно эта незаинтересованность объясняется безответственностью и нерадивостью клира и ве­рующих, или, у нас, каким-то неясным страхом и запуганностью и тех, и других. Не исключая хотя бы частичной истинности обоих этих объяснений, зададим вопрос: не есть ли причи­на этого все же глубже и сложнее? Не есть ли этот и такой тип школьной катихизы поистине нечто чуждое для исконного самосознания и соборного чувства церковной Полноты, отсюда же и этот неуспех, потому что такой тип школьной катихизы «прививается» к нормальному ритму приходской жизни, веками формируемому и, в конечном итоге, по крайней мере в существен­ном, сформированному? Этот вопрос напраши­вается сам собой, особенно сегодня, когда все школьное дело и воспитание европейского типа стоит под знаком вопроса и радикального пере­смотра (пример: книга Ивана Илича «Долой школу!», переведенная и у нас, и современные движения молодежи на Западе).

После всех этих изменений в церковной ка­тихизе, мы сегодня находимся примерно в та­ком состоянии: под натиском демонических сил этого мира церковь все больше возвращается в положение, которое она имела в первые три века, т.е. становится – гонимой церковью, что означает: устремленной в направлении к тому, что поистине вечно и богочеловечно в ней и в чем ее непобедимая сила. Между тем, поворот этот отнюдь не легок, но даже болезнен и вре­менами трагически крестоносен. На своем историческом пути Церковь облачалась в разно­образные одеяния и пользовалась многообразными опорами ради воплощения себя самой в каждую историческую эпоху. Мы находимся в начале конца одной из таких эпох, которую на­зывают обычно «константиновской». Без этих исторических одеяний Церковь обойтись не мо­жет, но всегда приходит время, когда они ста­новятся помехой (особенно если не «скроены» соответственно ее внутреннему росту и измере­ниям), препятствием для полного осознания и свидетельствования ее соборной Истины.

Что это значит применительно конкретно к катихизе? Мы привыкли веками в воспитании опираться на христианскую семью, на крестных родителей, христианизированное общество и го­сударство, и еще не вполне осознали, что все меньше христианских семей, что все реже встре­чаются крещенные крестные родители, а общество, тем или иным образом, становится все более антицерковным. Это трагика и семьи, и кумовства, и общества, но одновременно и тра­гичный крест катихизы, опирающейся на опо­ры, которые перестают быть ими, если уже не перестали! Это ее опирание на другого есть источник ее сегодняшней трагичной пассивно­сти и, в конечном счете, немощи. Пример: мы обращаемся к родителям, чтобы посылали де­тей на уроки Закона Божия. Результат: больше обещаний, чем детей. Родители оправдываются занятостью детей; и мы, и они оправдываемся страхом перед силой этого мира, быть может, и не сознавая, что именно это есть одно из самых страшных свидетельств поражения и удаления от Того, Кто победил мир! Следовательно, нет детей, потому что нет семьи, или мы на пути к ее утрате; нет семьи, потому что нет прихода, как живой и животворной общности, литургий­ной и молитвенной; опять же нет прихода, пото­му что наша катихиза утратила свой исконный и всеохватывающий динамизм.

А почему утратила? – Потому что перестала ориентироваться на Литургию и органически вырастать из единственной неизменной и веч­ной действительности в вечно изменчивом мире и истории: из Божественной литургии. Дру­гими словами, приход перестал быть на прак­тике, или во многих местах в опасности пере­стать быть тем, что он есть в сущности; его конкретная историческая реальность и деятель­ность перестает быть проекцией и воплощени­ем в каждый исторический момент и в каждой душе, того, что он есть по своей природе и при­званию: Тело и Кровь Господа и Бога на­шего Иисуса Христа. Этого единого Тела Господнего и Духа Святого Животворящего ал­чет человек любого времени, и нашего также, алчет и как отдельный человек, и как община. Современный человек еще как чувствует, что за всяким его голодом скрывается голод по тому, что Церковь несет в своей Литургии. Это Всесвятое Тело Христа Богочеловека, дарованное за жизнь мира (Молитва Возношения), да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе (Ин 17:21), и Его пречестная Кровь, излиянная в становую жилу мира как дар новой жизни, да­ются в Литургии Церкви всем алчущим и жаж­дущим.

Но если это так, что же нам предстоит сде­лать? - Что же еще, если не то, что мы нахо­дим в Литургии Церкви, в которой Церковь, че­рез все изменения и перемены, осталась тем, чем была, и в которой она всегда снова становится тем, чем должна быть. Поэтому она и ее собор­ный этос был и остается мерилом целокупной исторической жизни и делания Церкви, а соот­ветственно этому и мерилом церковной катихи­зы. И Литургия есть не только мерило катихи­зы: она сама есть самая совершенная катихиза, которая не только воспитывает и просвещает, но и питает, насыщает Хлебом жизни. Вот по­чему всякая настоящая катихиза должна быть литургической катихизой, и всякое правильное образование и воспитание - литургическим вос­питанием. Только тогда, когда вся святотаинственная жизнь и деятельность Церкви в мире возвратится к Литургии и будет пронизана Ли­тургией, когда она станет Литургией, и по мере этого возвращения к ней и пронизывания ею, только тогда приход станет живой молит­венной и литургической общностью, т.е. светом миру и вечной закваской в переменчивых истори­ческих структурах жизни.

Каковы, вкратце, главные особенности литур­гической катихизы?

1. Литургическая катихиза церковно-соборна. Когда мы говорим: церковно-соборная, это то же самое, как если бы мы сказали: христообразно направленная и обоснованная кати­хиза. Почему? Потому что Богочеловек Христос на самом деле и есть эта соборная тайна Церк­ви. И как Литургия совершается в воспомина­ние Господа и Спаса нашего Иисуса Христа и проповедует Его смерть и воскресение доколе Он придет (1 Кор 11:24-26), становясь таким об­разом самим своим чином наисовершенной катихизой, так и литургически обоснованная и ли­тургией пронизанная катихиза – Его являет и Его свидетельствует, и через Него – Святую Троицу. Это катихиза сораспинания Христу и совоскресения со Христом. Это сораспинание относится в первую очередь к тому, кто ее со­вершает (священнику), но и к тому, кто ее слу­шает и принимает, выслушав. В этом именно и состоит ее соборность, этим она становится со­борным чином и актом, через который проис­ходит соборная встреча и вечное единение и просвещение душ. Только тот, кто подлинно принимает Его, Христов образ жизни как свой, подобно пророкам, апостолам и мученикам, только тот может стяжать Его ум и благоуха­ние, и произнести исполненное умом Христо­вым и благодатию Духа Святого осоленное слово.

Катихиза церковно-соборна, ибо проистекает из векового соборного Предания, т.е. предания, которое несет в себе опыт не одного или двух поколений, но всех поколений Церкви. Соборна и потому, что обращается, как и Литургия, ко всем возрастам, от ребенка до старца, при­чем уважая достоинство каждого из них в от­дельности. Для нее уже маленький ребенок, если он крещен - полноправный член Церкви; с са­мого момента крещения он получает «право голоса» и все права. Таким образом Церковь дает человеку от самого рождения такое досто­инство, которого никто другой не в состоянии ему дать. И, как таковой, основное ее требова­ние и призыв: «сами себе и друг друга Христу Богу предадим». Будучи такой, литургическая катихиза не преподает сухо, «доцентски», не поставляет киригму [kerugma=учение, проповедь. – Прим. перев], проповедь над и вне вечного во­площенного Логоса Божиего, т.е. над и вне Ли­тургии, точнее, Церкви, как богочеловеческого Тела Христова. Она только призывает, как апо­стол: приди и посмотри. Сколько бесконечного ува­жения скрывается в таком уважении свободы каждого, в таком ненавязчивом литургическом призыве и позиции – уважения ко всем и каж­дому! Она не притча, не абстрактное слово че­ловеческое о жизни, сколь бы гениально оно ни было, но призыв к общему участию в Жизни, к причащению вечной Жизнью и просвещению вечной Истиной. Будучи такой, она не соверша­ет насилия ни над чувствами, ни над ощущени­ями, ни над умом, ни над волей. Это справед­ливо для всего, что вырастает из Литургии; спра­ведливо, например, и для музыки, которая есть один из путей и способов литургической катехизации. Настоящая литургическая музыка ни­когда не смеет преобладать над св. Престолом, не смеет вытеснить, заменить или заглушить слово или тиранить слушающих. Как только она превращается в такую музыку, она становится антилитургической. Как таковая, она, правда, может удовлетворить эмоции, но главное в душе – ум – остается непреображенным и непросве­щенным, при чем и само чувство остается сле­пым, а о целостном воспитательном воздействии на человеческую личность не может быть и речи. Все литургическое только «стучит» в две­ри всех человеческих чувств и призывает их к свободному росту и возрастанию в меру полно­го возраста Христова.

В контексте сказанного возникает вопрос: не в этом ли на самом деле причина того, что православное сознание и под­сознание, веками воспитывавшееся и воспитан­ное таким этосом литургического поучения, так трудно принимает школьное религиозное обуче­ние, возникшее из совсем иного этоса? Не сле­дует упускать из виду тот факт, что современ­ная европейско-американская школа, как и свойственное ей религиозное образование, раз­вилась и возникла из того, что мы могли бы на­звать неевхаристическим и нелитургическим римско-папистским учительством, переросшим во времена Ренессанса и Реформации в протес­тантское «доцентское» преподавание и обожест­вление человеческого слова о Боге, из чего на­конец развилось обожествление человеческого разума вообще, как абсолютного авторитета. Римское абсолютистское «учительство», которо­му приписан непогрешимый авторитет, и про­тестантский субъективизм с бумажным «телом» Священного писания как окончательным кри­терием всего, и со своим учением о нем, омра­чили собой и вытеснили соборное и животвор­ное Тело Богочеловека Христа и преградили пути свободного врастания в Него и общения и общности с Ним. Конечным результатом поуче­ния, основанного на таких принципах, не может больше быть соборное участие в Истине и дей­ствительное преображение и просвещение веч­ным нетварным Светом. В лучшем случае оно, будучи таким, может дать внешнее знание об Истине и рациональное рассматривание Света. Такого рода авторитет подставляет вместо исти­ны своих идолов и замутненные изображения Истины, мечтательно сфабрикованные в темной области человеческого подсознания, но соединенные с неугасимой и неуничижимой жаждой истины.

Нелитургичность есть основной недо­статок катихизы, возникшей из таких принци­пов; ее главное свойство как таковой - навяз­чивость и односторонность. Она, как правило, упускает из виду, что человек - целостное су­щество, и как таковое по природе направлено на целостное воспитание и просвещение, т.е. че­ловек нуждается не только в получении знания об истине через посредника того или иного рода, но ему необходимо непосредственное соборное общение с Истиной и целостное пронизывание ею, навсегда. Современное ренессансное и постренессансное школьное дело и обучение в этом отношении шагнуло еще дальше и стало еще одностороннее. Основанное на человеческом разуме и чувственном опыте, оно со своими искусственными структурами, натуралистическо-односторонней направленностью и неадекват­ностью целостной Истине и целостности чело­веческой природы, превратилось в какую-то полуложную или ложную «литургию», которая также «приносится» и дается «за жизнь мира» и человеческое просвещение, при этом калеча саму эту жизнь и изгоняя из нее вечный Логос Божий как единый Путь, Истину и Жизнь.

Будучи односторонним, оно дает знание о природе и ее законах и в известной мере помогает чело­веку временно устроить свою жизнь на земле и урегулировать свои отношения с другими людь­ми, но оно не способно раскрыть словесность (логосность, логистичность) всего существующего и даровать че­ловеку вечное просвещение. Оно вещает за жизнь мира то, что в действительности носит в своих недрах, само для себя, и приносит собой самим смерть, оно есть нечто, питающееся смертным словом и смертным знанием и про­свещающее смертным светом. Это значит: не­что, что у всего отнимает тот смысл, который ему открывает и дает Литургия – евхаристиче­ский смысл и богочеловеческую (словесную (логистическую)) Полноту.

Поэтому то, что сегодня тревожит всякую разбуженную православную совесть, не есть только нехватка у нас религиозного обучения в обычном смысле слова. У нас веками его не было, но был народ, глубоко проникнутый Ли­тургией и ею просвещенный. То, что тревожит сегодня, это все меньшее число живых литур­гических общин, внутри городских и мест­ных мирских общин, которые несут свой тяж­кий крест и изнемогают под ним, становясь все менее евхаристическими, и через это все менее способными давать и даровать нам не только Бога, но через это и другого человека как веч­ного брата и собрата. Не случайно эти общины, основанные только на интересе и потреблении товаров даже официально начинают называть­ся «сомоуправляемые общества по интересам», т.е. общины, основанные в глубине своей на волчьем самолюбии; святая Любовь, которая не ищет своего, и которая есть сердце литургиче­ской общины, из них изгоняется, иногда даже с демонической ненавистью, и потихоньку гас­нет, а с ней и в человеке – вечный брат и со­брат.

Каков же результат всего этого? – Триумф тленной плоти как вестник демонического вза­имопожирания и самоуничтожения. Весь тра­гизм таких общин и причины этого трагизма уже давно и прозорливо описал апостол Иаков: Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? Желаете, и не имеете; убиваете и зави­дуете, и не можете достигнуть, препираетесь и враждуете, и не имеете, потому что не просите. Просите, и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для своих вожделений (Иак 4:1-4). В этом и состоит трагизм всей европейско-американской современной цивили­зации: в осознанной или неосознанной тенден­ции заменить причастие Телом и Кровью Гос­пода и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, да­рованных за жизнь мира, «причащением» мертвыми вещами и их похотливым потребле­нием. Именно поэтому и тревожит исчезнове­ние живых литургических общин из этого мира, переполненного выпущенными на свобо­ду эоловыми ветрами. И это сильно тревожит, но не «ради нас», потому что это «ради нас», которое иногда слышится, означает превраще­ние и самой Церкви в демонизированное «общество по интересам»; тревожит из-за судь­бы самого мира, в своем неистовстве отрицаю­щегося Жизни, присутствующей в нем через Церковь.

2. Литургическая катихиза молитвенно-по­каянна. Нет истинного и здравого слова о Боге, и еще менее – истинного знания о Нем, без по­каяния. Поэтому каждое слово Церкви, особен­но каждое ее литургически-богослужебное сло­во, пропитано с самого начала слезой покаяния и проникнуто покаянным духом и молитвой. Если такого духа не имеет в себе также и кати­хиза, она перестает быть словом, которое рож­дает и перерождает и которое истинно просве­щает и воспитывает. Только великие кающие­ся, т.е. люди, которые покаянием «купили», как говорит преподобный Иоанн Лествичник, «смирение» и им «очистили совесть и разум» [Лествица, Степень 5. О покаянии], осознали на­стоящую цену и силу слова, но и его разруши­тельную мощь, как и настоящую цену молча­ния. Стоя со священным трепетом перед святы­ней слова, которая никогда не была так поругана, как в наше время, преподобный Ле­ствичник даже считает, что «плачущим (каю­щимся) неприлично богословие». Ибо, говорит он, ссылаясь на пророка Давида, Как мне петь песнь Господню на земле чужой? (Пс 136:4), т.е. как я буду радостно свидетельствовать и го­ворить о Боге, будучи объят страстью? [Лестви­ца, Степень 5. О радостотворном плаче].

3. Литургическая катихиза есть катихиза библейская. Богослужение, и особенно святая Литургия, есть ничто иное как Библия, перепе­тая в молитву. Для Литургии Библия – ее Кни­га, т.е. книга Церкви. Она сама по себе есть ее живое и плодотворное толкование, вдохновлен­ное тем же Духом, что и она. Через Литургию Библия перестает быть неким окаменелым сим­волом прошлого, через который Бог открылся Своим избранникам однажды навсегда в какие-то стародавние времена: на ней она становится живой и пережитой действительностью, которая каждый раз заново, через выход Евангелия на малом входе и его толкование, открывает и радостно свидетельствует вечно присутствующего Христа, силой Духа Святого, и наше единение с Ним и причащение Им. Только проникнутая такой дей­ствительностью катихиза становится истинной катихизой, а не просто дает бесплодное знание. Знать Священное Писание литургическим обра­зом значит истинно его познавать, и через это правильным образом его толковать.

4. Литургическая катихиза есть катихиза святоотечески-богословская. Святоотеческое богословие дошло до своей вершины в богослу­жебном и литургическом богомыслии. Оно есть самый здравый плод души боговидцев; прекрас­нейшее слово, которое зачалось и родилось в них от встречи с Богом, они превратили в мо­литву. Православное богословие (истины веры, догматика) и православная нравственность (этос, этика) находятся внутри богослужения в своем органическом контексте: они раскрываются там как святые таинства и святые добродетели жиз­ни, а не как абстрактные безжизненные объ­ективированные умственно-этические систе­мы. В таком и только в таком контексте и на­стоящая катихиза открывает истины веры и жизни. Открывает их и сообщает, не абстрак­тно рационалистическим образом, но всегда об­разом святоотеческим: в органической связан­ности с самой жизнью Церкви и с потребностя­ми мира каждой отдельной эпохи через общение с самим Источником всякой святой ис­тины и всякой святой добродетели и тайны.

5. Литургическая катихиза динамично-ак­тивна. Литургия и богослужение вообще не признают пассивных зрителей. Литургия – это дело Божие, но одновременно и дело всех со­бранных в литургическую общину, дело народа Божия, а не отдельного человека, кто бы он ни был. Она не «смотрится», в ней участвуют всем своим существом. То, что справедливо для Ли­тургии, справедливо и для всей жизни и дела­ния Церкви. Чтобы дело дошло до возобновле­ния этого активного участия всех членов в жиз­ни литургической общины, необходимо вернуть мирянам, народу Божию, то, что ему по есте­ству дела принадлежит: общее литургическое пение, чтение, народный язык. Но чтобы дело могло дойти до этого, необходимо вначале воз­обновить динамичную и всеохватывающую катихизу первых веков. Церковь просвещала и воспитывала каждым своим делом и святотаинственным чином, и всем тем, что ему предше­ствовало и последовало. Поэтому тот, кто удостаивался ее литургической общности, был живым чадом Божиим, а не пассивным мертво­рожденным младенцем, причисленным к цер­ковной общине неким магическим образом. Достаточно прочитать только катихизы св. Ки­рилла Иерусалимского, чтобы понять, с каким страхом и трепетом Церковь приступала ко всякой оглашенной душе, и сколько заботы прила­гала о том, чтобы не давать святыни псам. Свя­тое таинство не «обычай» и не магический об­ряд. Оно требует абсолютно свободных людей, которые с полной ответственностью и сознани­ем приступают к радикальной перемене своего образа мыслей и изменению образа жизни, как и ко всецелому преданию себя Христу Богу. Богу не нужны мертвецы. Он оставляет мертвым по­гребать мертвых (ср. Мф 8:22), пребывая в обществе малого стада живых, т.е. тех, кото­рые принимают Его жизнь как свою жизнь.

Рождаем ли мы, современные священнослу­жители, таких детей через святые таинства и целокупный чин Церкви, мы, современные «икономы», домостроители тайн Божиих (ср. 1 Пет 4:10)? Если рождаем, почему тогда у нас пусты церкви? Не подойдут ли здесь эти скорб­ные слова святого владыки Николая: «пусты души, пусты и церкви»?! Разве с нами и в нас не тот же самый Бог, Который был с нашими отцами, и Его непобедимая сила, и разве этот мир не тот же самый мир, который во зле лежит, и тогда, и ныне? Несомненно, что ка­сается этого, все то же самое. Не те же – сила нашей веры и духовного труда и горения. Если бы можно было символически изобразить нашу современную катихизу, тогда для нее не на­шлось бы лучшего символа, чем тот способ, ко­торым мы крестим, не только детей, но и взрос­лых: с малым количеством воды совершаем чин, часто даже одежды с них не снимая. Это более или менее весь труд, который мы вкладываем для того, чтобы бедная душа была рождена во­дою и Духом, труд, который не в состоянии омыть даже скверну тела, не говоря уже о душе. Не удивительно, что у нас так много недокрещенных и мертворожденных.

6. Литургическая катихиза иконична. Бого­служение и как слово, и как икона, и как храм, и как движение священнослужителя, и как вос­поминание всего домостроительства спасения, и как Дары Божии - «предизображения» буду­щих благ – все образно, иконично, воспитыва­ет все чувства, и через иконы возводит душу, икону Божию, к Первообразу, делая ее христообразной и христоносной. Употребление изобра­жений в катихизе имеет очевидно онтологиче­скую и догматическую основу. Однако не каких угодно изображений: только та икона, которая отражает в себе, насколько это возможно, богочеловеческую тайну Литургии, т.е. тайну вопло­щенного Логоса Божьего, может быть употре­блена для обучения и написана в храме, в кото­ром собирается литургическая община верных. Ренессансное религиозное искусство калечит эту тайну, поэтому оно не может быть употреблено в катихизе – из-за уродования душ и умов. Зна­чит, следовательно, что метод очевидного обу­чения есть одно из основных свойств литургической катихизы; в этом заключается ее вечная современность.

7. Литургическая катихиза практично-тео­ретична. Литургия есть дело Божие, но и дело народа, она есть практика, но и богообщение и боговидение, созерцание Божией тайны («Видехом свет истинный, прияхом Духа Небеснаго»).

Единственно такое понимание практики и тео­рии (созерцания тайны) есть основная предпо­сылка успеха катихизы и воспитания вообще. Мы часто забываем, когда восстаем против «теории», борясь за практику, что правильно по­нятая теория есть в действительности боговидение [qewr...a в святоотеческой традиции означает созерцание, и именно созерцание Бога. – Прим. перев.], без которого практика слепа и обречена навсегда остаться слепой. Теория, богосозерцание, есть высшее состояние, достижимое для че­ловеческого усовершенствования и богообщения, дарованное человеку. Если это слово со вре­менем вне церкви утратило свое первоначальное и неточное значение, мы в Церкви не смеем до­пускать разделения того, что по своей природе единосущно, т.е. не смеем отделять практику, которая есть возведение к теории, боговидению, от теории, коей практика проверяется и кото­рая есть ее вечное обеспечение и осмысленность.

Литургическая катихиза, поучение, практич­но, потому что литургия, чье свойство она есть, практически привлекает собой и своим духом целого человека. Она есть сама по себе практи­ка, дело, и как таковая побуждает к делу и под­вигает на дело и на непрерывную динамичность во всех обстоятельствах жизни, во любое время и в любом месте. Связанный с теорией, этот ди­намизм ее направляет и осмысляет, а сама тео­рия воплощается в конкретную историческую жизнь. Она свидетельствуется как Истина и открывается как указатель пути и конечная цель жизни. Литургия вся основана на богообщении и вся направлена на еще более истинное причаще­ние Христом в невечернем Его Царстве. Именно этой своей направленностью она пронизывает динамизм практики, просвещает его и открыва­ет ему его логосность (логистичность), и показывает литургиче­ской катихизе, что литургическое образование вовлекает в себя целого человека, все его психо­физические силы и никогда не предает челове­ка, ни во времени, ни в вечности, тому, что мы могли бы назвать слепой практикой и бесплод­ной теорией, или, более того: демоническим динамизмом и активизмом и ложной истиной.

8. И в конце подчеркнем, что литургическая катихиза – катихиза постояннообразующая. А это значит, что она касается всех возрастов и применяется во все моменты жизни человека. Литургическое воспоминание Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и через это воспоми­нание – осуществление Его присутствия все бли­же и глубже в нас, совершается непрерывно и не может иметь конца и завершения. Потому что чем ближе Он нам, тем и потребность в Нем больше, а Его тайна все неисчерпаемее и милее. Он неисчерпаем. Его тайна бездонна, а челове­ческая способность к усовершенствованию – безгранична, Им и Его даром.

Основное желание литургического вечно об­новляемого чина: «Паки и паки Господу помо­лимся», снова и снова: «Ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащия Дары сия». Это зна­чит: Божиему дарованию нет конца, а человеку в его усовершенствовании и образовании нет от­дыха. Он есть по природе своей существо, кото­рое постоянно призывает Полноту, т.е. эпиклектическое существо; он постоянно призывает Полноту и стремится к Полноте и совершенству, ибо он есть существо, восприимчивое к Полно­те и божественному совершенству. Эта эпиклектичность основывается, с одной стороны, на че­ловеческом несовершенстве и устремлении его существа к совершенству, а с другой стороны, на неисчерпаемости тайны Божией и Божьего просвещения, о котором Литургия учит и в ко­торое старается ввести человека.

В Церкви – все ученики, причем до конца жизни. Именно Литургия и ее дух и есть то, что нам лучше всего показывает и доказывает, что поистине в Церкви существует только один учи­тель: Господь Христос. Все остальные, учатся ли они или учат других, на деле только ученики, причем всю жизнь, до последнего издыхания. И снова вернемся к тому, о чем мы говорили, когда речь шла о церковно-соборном характере литургической катихизы: это учение не сухое «доцентское» преподавание, не абсолютистское манипулирование личностью человека через использование его несовершенства и подчинен­ности другим, соответственно направленности на других в разные фазы его жизни и возраста. Это общее и свободное врастание в Тайну, неизмен­но свободное возрастание и просвещение. Тот, кто учит других, имеет только назначение ми­стагога, т.е. вводителя в тайну, в которую он вводит по мере собственной введенности в нее: чтобы быть в состоянии вводить других, он не­престанно вводит самого себя. Он никогда не достаточно «учен», чтобы мог быть сам учите­лем. Успех его учительства зависит преимуще­ственно от развитости у него духа и жара уче­ничества. Поэтому отнюдь не случайно Литур­гия называется «мистагогией», т.е. введением в тайну, и не случайно самый совершенный вид катихизы – мистагогическая катихиза, т.е. по­учение, которое раскрывает, объясняет и толку­ет неизречимую Тайну – толкует тем, что соборно и непрестанно образует ею и вводит в нее, даруя ее, но не просто как рациональное зна­ние, а как все более близкое и целостное обще­ние с Полнотой жизни, Отцом, Сыном и Духом Святым, Троицей единосущной и животворя­щей.