Куда я вернусь

«Меня русские чиновники спрашивают, почему я не беру русский паспорт. А с какой стати я должен брать русский паспорт, когда мой дед был выкинут из России? – рассказывает Сергей Самыгин. – Почему мы должны об этом просить, если у вас не отменён декрет Ленина, а потом Сталина, по которому у нас это гражданство и отняли? Я не могу понять, как мы оказались иностранцами у себя на родине. Никогда в русской истории не было такого, чтобы отказываться от своих сыновей».

Сергей Михайлович Самыгин – потомок князей Мещёрских, изгнанных советской властью после Октябрьского переворота 1917 года. Он с семьёй вернулся на родину более тридцати лет назад и связывает с Россией своё будущее и будущее своих детей. Но сама Россия как будто ещё не определилась, кто в ней свой, а кто чужой. Многие россияне не выражают сочувствия к разрушенным старинным особнякам, закатанным в асфальт кладбищам, взорванным храмам, не испытывают дискомфорта, заходя в отнятые и разграбленные дома, ставшие музеями и общественными зданиями. Соотечественники спокойно смотрят на захваченные путём грабежа и убийств предметы искусства и соглашаются жить на улицах, носящих имена насильников и палачей. И при этом иностранцами себя не чувствуют, хотя и не против уехать на ПМЖ в края более благополучные.

«Индифферентизм современных людей в отношении 1917 года связан с непониманием того, что сама наша картина мира несёт на себе отпечаток этих событий, советскую тональность, – считает протоиерей Александр Лаврин. – История оказалась вне нас».

«Нет лучшего слова, чем "катастрофа", для описания того, что произошло в 1917 году. Оно включает в себя и преступления, и страдания, и демоцид, и что-то космическое, что не только человек совершал, – говорит поэт Ольга Седакова. – Но это время ещё не кончилось. Мы говорим как будто после катастрофы, но на самом деле мы ещё внутри неё».

Пробуждение

Трагедия XX века – всё ещё наше бессознательное настоящее, и мы по-прежнему находимся в плену у его страхов, идолов, злых идей. Но всё это время были и до сих пор есть те, кто берёг старую Россию, её обычаи, культуру, веру, и те, кто хочет в ней жить. Таких людей мы и постарались собрать на конференцию «Россия между прошлым и будущим: хранители и самородки» в Культурно-просветительском центре «Преображение» 6–8 ноября.

«Изначально мы много думали об архитектуре, но поняли, что нужно приходить к людям, которые хотят жить в этих домах, заботиться о них и хранить их память, – рассказывает Андрей Кочетков, основатель волонтёрского движения «Том Сойер Фест», восстанавливающего старинные особняки. – "Том Сойер" начался с идеи покраски трёх домов в центре Самары для привлечения внимания к проблеме сохранения исторической среды. Мы хотели обратиться к горожанам: посмотрите, как это красиво, если об этом позаботиться. Так фестиваль начал двигаться по стране: в 2018 году он охватил 26 городов и даже одно село».

Среди участников конференции правнук Петра Столыпина Николай Случевский, ученица Мераба Мамардашвили Татьяна Панченко и другие ученики, потомки и духовные наследники русских учёных, философов, святых, представители различных сообществ, обращённых к истории народа и русской земли: издатели серии «Хранители» Государственного Эрмитажа, собиратели духовной музыки ансамбль «Сирин», Российское дворянское собрание, общественное движение по сохранению личной памяти о поколении Великой Отечественной войны «Бессмертный полк».

«"Бессмертный полк" – это прежде всего история личной памяти. Через свой сайт мы помогаем человеку в поиске его родных, так происходит встреча людей и поколений, – говорит сопредседатель движения "Бессмертный полк" Сергей Лапенков. – Для нас это важнее, чем колонна 9 Мая». Тех, кто не находит своих родных в поисковике «Бессмертного полка», система автоматически перенаправляет на сайт «Бессмертного барака» – общественного проекта по сохранению памяти о жертвах советских репрессий».

Нарождающиеся инициативы не только способствуют сохранению культурного и исторического наследия. Возникает особый спрос на тех, кто задает своей совестью тон времени, в людях как будто пробуждается духовное начало. «Хотя сегодня я не вижу культурных инициатив, поражающих своей новизной и размахом, – говорит Ольга Седакова, – но вдруг появляется какая-то доброта, и из этого желания делать что-то хорошее должна родиться новая творческая культура, которая предложит альтернативу мировой гуманитарной тенденции».

Решения совести отдельных людей становятся «агентом влияния», общественно значимым фактором консолидации. То тут, то там возникают альтернативы потребительской индивидуалистической логике, определяющей ближнего по шкале «насколько он полезен, выгоден, комфортен или хотя бы безопасен для меня». Появляются сообщества, собранные не политическими или экономическими интересами, не эстетическими, корпоративными или какими-либо обывательскими мотивами.

Станут ли эти люди закваской новых элит, завязью нового народа? «Мы привыкли, что слово "элита" редко применяется в описании общественных процессов, оно и до сих пор несёт на себе печать презрения и неприязни, – говорит Вячеслав Игрунов, директор Международного института гуманитарно-политических исследований. – Поэтому даже сама постановка вопроса о путях формирования национальной элиты носит рискованный характер и уместна лишь в кругу людей, придающих этому понятию позитивный смысл».

Кто-то должен задаться вопросом, кто мы и откуда, и ответить не просто некоторым мнением, но и сам постараться стать ответом на этот вопрос.

Кто мы и откуда?

В русской истории вопросы «Кто мы, каковы наши дары, в чем призвание народа?» с наибольшей определённостью поставили славянофилы. Они лучше других поняли, что народ, общество – это не то, что было в веках и сохраняется навсегда. «Общество возникает сейчас, у нас на глазах, это народ, данный в самосознании, народ, состоящий из личностей, сознающих себя», – говорит исследователь истории и идей славянофильства Андрей Тесля, доцент Балтийского федерального университета им. Иммануила Канта.

Являемся ли мы наследниками русских, России или советских и СССР – один из принципиальных вопросов, которые предстоит решить. «Борис Ельцин признавался, что для него этот вопрос был трудным, – говорит публицист Сергей Бычков, – и в результате он пришёл к выводу, что Российская Федерация – наследница СССР».

Во многом провал декоммунизации в 90-е годы был предопределён. «Среди людей во власти не было тех, кто мыслил бы новую страну наследницей исторической России, – поясняет историк Сергей Волков, руководитель Биографического института Университета Дмитрия Пожарского. – Этот путь правопреемства с дореволюционной Россией не был продвигаем элитами. И перестроившаяся советская номенклатура, и так называемые демократические силы были в 90-е годы заинтересованы в подавлении всякого антисоветского, антикоммунистического импульса».

Национальное начало в русском народе было ослаблено, а во власти и вовсе сведено на нет в последнее столетие. «Революция носила антирусский характер: Россия рассматривалась большевиками как "дровишки в костёр мировой революции", – говорит Алексей Мазуров, ректор Государственного социально-гуманитарного университета. – В результате русский народ пострадал больше всех». Оценивая демографические результаты политики большевиков первой половины ХХ века, учёные называют цифру общих потерь от 50 до 65 миллионов человек, большинство из которых русские.

«После стольких лет жизни в России я по-прежнему чувствую себя эмигрантом, – признается Сергей Самыгин. –  До определённого момента нас считают русскими, но потом оказывается, что мы чужие. Живя за границей, мы – русские американцы, русские французы. Мы едины. Здесь же, в России, мы не знаем, с кем общаемся, – с русскими или с россиянами. Есть принципиальные темы, которые нас разделяют».

То, что Россия двоится, чувствуют в ней не только репатрианты, но и те, кто её никогда не покидал. «Порой испытываешь невероятно тяжёлое унижение, когда смотришь вокруг и замечаешь то ли безобразие на этом пространстве красоты, то ли остатки красоты в пространстве безобразия, – говорит председатель Преображенского братства Дмитрий Гасак. – И парадоксальность задачи в том, чтобы любить эту разорённую, обезображенную, но дорогую нам землю».

Суд

По мнению участника конференции доктора философских наук Игоря Чубайса, России для освобождения от советского наследия нужен свой «нюрнберг». Но кого нам пригласить для суда над собой или кто из живших и живущих здесь ныне не причастен через своих отцов и дедов происшедшему раздору и злу? Cуд над нацистской Германией вершили представители других государств. И суд этот не бесспорен. Видимое покаяние Германии, как известно, началось не с Нюрнберга, а лишь в 60-е годы как плод колоссальных усилий разных церквей, духовных и общественных движений.

Восстановление качества и смысла нашей личной и народной жизни невозможно без декоммунизации, уверен ректор Свято-Филаретовского института священник Георгий Кочетков, но смена идеологии и партийного курса ещё не означает декоммунизации. Как показывает опыт государств постсоветского пространства, даже весьма отчетливая политическая воля к отказу от знаков советского времени, вплоть до принятия соответствующих законов, сноса памятников и переименования улиц, не приводит к возрождению народа, пока не несет в себе импульса национального покаяния, и оборачивается лишь обвинением других в своих бедах.

«Не случайно одним из провозвестников крушения советской власти стал фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние", – напоминает профессор Института философии РАН Сергей Хоружий. – Это была попытка восстановить христианское сознание. Однако очень скоро общество отвергло идею покаяния, и мы увидели дальнейшее развитие катастрофы: вместо покаяния общество развернулось к антиэтике. После сталинского террора, когда насилие и ненависть отошли на периферию, самыми характерными и долгоживущими свойствами советского человека оказались ложь и лицемерие».

Русская церковь, которая первой должна была бы взять на себя труд покаяния, была разрушена советской властью до неузнаваемости. В православном предании советского извода милость была подменена суровостью, смирение – низкопоклонством, стремление раздавать – попрошайничеством, верность Богу – верностью партии, правительству, пророческое начало – лжепророческим. Это разорение церкви предвидела преподобномученица Мария (Скобцова), говорит преподаватель Свято-Филаретовского института Лидия Крошкина: «После падения коммунизма церковь будет заражена догматизмом и неантиномичным мышлением, что приведёт к ересемании и гонениям на всех, кто отстаивает свободу в церкви». Выход мать Мария видела в инициативе деятельной веры, исходящей от церковных добровольцев, «которые будут готовы не только оставить любимый дом, привычное дело и даже призвание, как это делает воин, идущий на войну. И от их напряжения и степени их жертвенности зависит судьба человечества».

«Мы сами должны научиться придерживаться лучших духовных оснований русского народа, а это и есть христианство, православие в своём высшем измерении, – говорит священник Георгий Кочетков. – Христианство, которое уважает индивидуальность, лицо и личность всякого человека, христианство личностное и соборное. Нам надо снова стать частью Европы и мира, а Европа и весь мир должны стать частью нас. К нам прямо сегодня относится вопрос Владимира Соловьева:

О Русь! в предвиденье высоком
ты мыслью гордой занята;
каким же хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?»