«Хотелось бы всех поименно назвать, но отняли список, и негде узнать…»*
30 октября в Электростали во дворе храма преп. Андрея Рублева состоялась ежегодная акция «Молитва памяти», приуроченная к всероссийскому Дню памяти жертв политических репрессий. Собравшиеся по очереди зачитывали списки с именами тех, кто был репрессирован и убит в Богородском крае в 1930-1940 годах Некоторые участники акции поделились своими впечатлениями о происходящем.
Священник Игорь Кузьмин:
Только тогда, когда я воцерковился, – а это произошло в 1991 году, – у меня открылись глаза на то, что происходило в нашей стране. С воцерковлением связано пробуждение совести, и тема репрессий стала для меня живой и актуальной. К тому же моя церковная жизнь началась во Владимирском храме Сретенского монастыря, то есть на Лубянке, где всё напоминало о минувшей трагедии. Дух тех времён ещё витал в этом месте. Здесь мы постоянно сталкивались и с материальными доказательствами кровавых преступлений.
Репрессии, конечно, коснулись и моих родственников. Хотя они мало что рассказывали о тех временах. Моя мама (89 лет) и теща (85 лет) – люди, которые много знают, – ничего не рассказывают и сейчас. Предпочитают молчать потому что, как я понимаю, для них это тревожно, трудно, потому что они обуреваемы всевозможными страхами. Есть и другая причина: идеологическая машина отбила чувствительность, научила оправданию. Уже не так давно я нашел со стороны мамы родственника, которого репрессировали, расстреляли в 1937 году в Питере. Он работал на Октябрьской железной дороге в Москве. Ушёл на работу и не вернулся. Его семья даже не стала его разыскивать! Такой был страх. Что касается линии моего отца – там были репрессированные, но в их семье об этих временах говорить было не принято. Мой отец был военным летчиком, а его отец в свое время – идеологическим работником.
Думаю, что глубина и продуктивность разговора о репрессиях зависит, в первую очередь, от нас. Мы сами должны иметь и чувство ответственности и покаяние и сострадание, только тогда наши слова и призывы будут иметь силу свидетельства.
Конечно, говорить о репрессиях нужно в мирном духе, точно так же, как и побеждать зло добром. Хотя, в современном нашем обществе, если его можно так называть, этот вопрос вряд ли возможно сейчас обсуждать так, чтобы он не становился камнем преткновения, не приводил к разделениям. Потому что есть люди, которые категорически хотят забыть, не желают помнить и более того – оправдывают репрессии, и своей точки зрения держатся непримиримо. И таких людей немало».
Наталья, 56 лет, пенсионерка:
Моя семья очень пострадала от репрессий в советское время. Мой дед был расстрелян на полигоне в Бутово 20 августа 1937 года, и бабушка осталась с шестью детьми одна. Он работал бригадиром в колхозе села Пирочи Коломенского района, его забрали прямо с поля 1 августа. А 20 августа тройкой НКВД он был осужден и расстрелян «за контрреволюционную деятельность». И потом вся семья, моя мама в том числе, испытывала гонения как семья врага народа. Испытала на себе всю несправедливость такого отношения.
Прошло много времени, и мы говорим об этом, как о прошлом. А когда говоришь как о прошлом – можно рассуждать здраво и свободно. Евангелие нас призывает любить всех, в том числе и обидчиков наших, поэтому хочется себя настроить на то, чтобы стремиться к этому. Я читала, что даже те, кто участвовал в расстрелах – тоже были наказаны той же властью, точно также. То есть палачи сами стали жертвами – и физически, и духовно».
Григорий, 41 год, IT-сфера:
Я не знаю, были ли у меня осужденные родственники, но эта тема сейчас на слуху, и очень не хочется, чтобы сейчас все повторялось. Потому что насилие, особенно над духовной природой человека – это самая страшная беда. А именно это и творилось. Такое насилие уничтожает саму духовную природу человека, которая устроена по Божьему образу и подобию. И поэтому получаются покореженные люди, покореженное общество.
В том, что произошло, виноваты не просто отдельные люди. Все исполнители были просто винтиками. Но одновременно это был и их выбор – они могли подчиниться и какое-то время жить свободно. Могли не подчиниться – и, например, погибнуть. Я не беру во внимание патологически искаженных людей, хотя они – тоже порождение эпохи. Обо всем этом нужно в первую очередь говорить – о том, что было; так, чтобы это не повторилось. Молиться. И покаяние, конечно, тоже надо приносить. Правда, трудно понять, каким именно образом оно должно быть принесено. Потому что государство от этого открещивается. Наше высочайшие чины говорят, что тогда было другое государство, и другое ведомство… Начинать нужно с себя.
