Как Господь хранит своих

В эти дни юбилея все говорят о Великой Отечественной войне. О том, как переживали ее верующие люди — и находившиеся на фронте, и жившие в эвакуации, — рассказывает матушка Олимпиада (Иус). В течение многих лет она была «письмоводительницей» о. Тавриона (Батозского) в пустыньке под Елгавой, куда ежедневно со всего СССР приезжали десятки и сотни людей, искавших подлинной глубокой веры и настоящего пастырства. Матушка Олимипиада помогала отцу Тавриону отвечать на письма, была у него послушницей и чуть ли не единственной монахиней, которую он благословил на постриг.

Перед войной наша семья жила в Томске. Это был город студенческий: университет, медицинский институт, индустриальный, техникумов много. Когда студенты уезжали на каникулы, в городе пусто было, а приедут – шумно, весело. В кино для студентов были бесплатные сеансы и спектакли в театре. Перед сеансом кто-нибудь из студентов выходил, что-то рассказывал, Я еще в школе училась, а сестра уже в пединституте и она меня брала с собой. Так что я выросла в студенческой среде, слушала о чем они говорят, мне все интересно было. Когда война началась, я как раз закончила 8-й класс.

Папа считал очень важным, чтобы дети учились. Он говорил: дочерям нужно дать высшее образование, а сыновьям – можно и среднее, большего они сами добьются. Две сестры преподавали. Одна закончила медицинское училище. Когда она папе свой диплом принесла, он сказал: вот и ты отошла от тряпки. А братья – один железнодорожный техникум кончил, другой связистом стал – сигнализацию на железной дороге налаживал. Когда я школу заканчивала в 1943 году, война шла полным ходом, а папа мне специальность выбирал. Братья с фронта писали, чтобы в медицинский институт не шла – трудно очень врачам. Папа выбрал специальность связиста, потому что он ни с какой политикой не связан - провод порвался, рассоединил его и все - вот так объяснил. А в то время с политикой многое было связано, и трудно было очень. И пошла я учиться на транспортного инженера связи.

Тогда в институт было легко поступить – только аттестат за 10-й класс нужен был, а экзаменов никаких не было. В тот год некого было учить. А аттестат кто за картошку получил или за еще что-нибудь. Поступило нас 150 человек, а окончило только 50. Когда первая сессия прошла, у кого подготовки не было, ее не сдали. Остальные постепенно отсеялись - не вынесли голод, холод. Бумаги не было, так мы на книжках между строк конспекты писали. Мы учились в подвальных помещениях, в аудиториях от холода чернила в стекляшках замерзали. Никогда не забуду: на улице мороз 40 градусов. На ноги надеть нечего, я надела валенки, большие, уж не знаю чьи. Пришла на экзамен, а преподаватель посмотрел и смеется – тебе, говорит, скажи: кругом. Ты повернешься, а валенки на месте останутся. Помню, сидим в аудитории в подвале, где потеплее, слушаем лекцию. Воротники подняли – уши мерзнут, а преподавательница по математике на доске что-то пишет. Потом села и задремала, а мы затихли - боимся ее разбудить, молчим. И преподаватели были голодные, а все таки учили.

Студентам давали по 400 граммов хлеба, да и что это за хлеб был. Бывало лекция идет, под партой щиплешь его, щиплешь. Лекция кончилась и хлеб кончился. Все идем в студенческую столовую, там был обед – вода и галушки. Помню выхожу из столовой и говорю своей старшей подруге: Лиза, я не наелась. Она говорит: подожди, еще не переварилось. А чему там перевариваться? Возьмешь тарелочку для хлеба и ищешь эту крошечку. Ну что ты там найдешь, если там ее нет.

Когда совсем было голодно папа говорил: иди на завод, там тебе 800 грамм хлеба дадут плюс у нас с мамой по 400 граммов – будет легче. А я плачу, учиться очень хотела. Утром просыпаюсь, папа говорит – иди учиться, война кончится, специалисты будут нужны. Я рада, бегу в институт.

Потом открыли коммерческие магазины. Там можно было купить хлеба, но нужно было стоять в очереди с ночи, так народ выживал. Папа меня называл «хлебодар». Один раз я проснулась в час ночи, думала, что уже шесть утра, и пошла очередь занимать. Везде пусто, никого нет, как я так...

Во время войны по воскресеньям родители по долгу молились. До ареста папа был в церкви псаломщиком, поэтому всю службу он знал наизусть. Пока они с мамой утром молились, я на печке лежала и чуть с голоду не умирала, не могла дождаться окончания молитвы. А меня они молиться не заставляли - была полная свобода. Никакого давления, выбирай сама.

Еще война не началась в 1939 году уже братьев моих призвали кого в Латвию, кого в Эстонию. Они так и прошли от начала войны и до Берлина. Отец говорил: как ни остра «литовка» (коса) – она косит траву, а оглянешься - какая-нибудь да торчит. Так и мои сыновья: война всех косит, а мои сыновья живы. Братья на фронте очень любили читать всем наши письма. Мама неграмотная была, диктовала мне. Я пишу, у самой уши мерзнут, воротник подниму. Мама диктует, что у нас все хорошо, а я ей говорю, но ведь у нас все не так. А она мне – хорошо, вот мы напишем как у нас на самом деле, они расстроятся, а помочь то все равно ничем не могут. Лучше мы напишем , чтобы их поддержать – война идет, а Олимпиада учится в институте. Однажды письмо с фронта получили - брат ранен. Я читаю, заплакала. А мама говорит: что ты плачешь? Я - мать, не плачу, а ты плачешь, нельзя! Им все передается. Вот какая у мамы вера была! Как-то в лес за грибами пошли с соседкой. Соседка только о сыне и говорит, а мама ее останавливает – что ты все про него, покоя ему не даешь? Соседка отвечает: тебе хорошо, у тебя шестеро, а у меня один. А мама – на руке пять пальцев, любой порежешь – больно. Поэтому братья, когда с войны вернулись - все шестеро живые и невредимые - маме в ноги кланялись, благодарили за молитвы. Вот что значит материнская молитва!

А однажды я на экзамен шла, мама мне дала молока попить, а я экзамен не сдала. А если экзамен не сдал, в зачетке - пусто, и стипендию не будешь получать. Я сижу горюю, маме не рассказываю, чтобы ее не расстраивать. А племянница подсмотрела и бежит к маме: бабушка, тетя Липа экзамен не сдала. Мама подошла: ну что ты... Потом я сдала, конечно, и стипендию получала. А какая там стипендия была. Один раз иду, денег нет, а я маму утешаю: мама, не горюйте, у нас будут деньги. А сама думаю откуда деньги возьмутся, что я придумываю? Пришли, а там перевод. У многих, кто с моими братьями вместе воевал на фронте, семьи были в оккупации, послать деньги им было невозможно, а они знали, что я учусь и присылали деньги нам. Вот мы пошли и получили перевод на мамино имя, купили булку, что еще на эти деньги купишь...

Я когда из дома выходила всегда маме говорила: мама, я пошла. И пока она не скажет с Богом, я не уйду, чтобы получить материнское благословение. Однажды шла на экзамен по теоретической механике. Преподаватель был очень строгий, требовал, чтобы все решение было расписано. И вот - один вылетает не сдал, другой. А я когда пошла получила четверку или пятерку. Даже боялась зачетку показывать. Вот что значит материнское благословение!

В Томске своих заводов не было. Заводы были эвакуированы из Петрограда, из Ярославля. Во время каникул студенты работали на заводе неделю ночь в ночь, другую день в день и никаких выходных. Некоторых посылали в колхоз, но папа мне сказал: не поедешь, иди на завод – всегда будешь дома. И помню, первую зарплату я принесла, папа сказал: это твоя заработанная копейка, береги ее, не разбрасывай.

На работе спать хотелось, особенно ночью, конечно. Все были взрослые, а я – девчонка. Меня жалели, под верстак затолкают и я сплю. Как мастер идет, я выглядываю, а он: спи, «детский сад». Нам говорили: поработаете пока каникулы, а начнется учебный год - вернетесь в институт. А учеба начиналась не в сентябре, а в октябре. Тех студентов, которые были у других мастеров, так и не отпустили, они институт не закончили. А мой мастер сказал: и без этого «детского сада» план выполним.

В наш город были эвакуированы многие госпитали. Там моя сестра работала. Дети приходили к раненным, давали концерты, а раненные им в благодарность давали кусочки хлеба. Вот какая была любовь между народом, как мы помогали друг другу выживать!

И нам помогали, бывало меня однокурсники в кино приглашали. А я не могу пойти, надо огород вскопать. Копаем мы с мамой, смотрю – народ идет, думаю в кино наверное. А оказывается, это наши студенты пришли помогать и все вскопали. Летом пришло время полоть, а меня опять зовут купаться – жара. Я говорю: какое купаться, надо полоть картошку. Опять пришли и помогли, все пропололи.

Война шла, а танцы все равно устраивали. Я не хотела танцевать, ведь война идет, кровь льется – мне казалось это не совместимо. А на танцы все равно ходила - музыку послушать. Там играл студенческий оркестр вальс, танго. Вот танцевать я так и не научилась. Бывало смотрю на эти танцы и думаю: ну что это за танцы, танцуют как мертвые, а я бы по другому танцевала. Ребят почти не было, всех на фронт забрали. Подойдет кто-нибудь пригласить, а я объясняю, что я не то, чтобы не хочу танцевать, а не умею - чтобы не думали что я гордая.

Конец войны, сколько было радости! Помню в шесть утра голос Левитана: конец войне! Я на балкон выбежала, а там люди шли и я всем кричала: война кончилась! Потом мы по улицам бегали, радовались. И лекций в тот день не было. Мы собрали всю мелочь, какая была, купили хлеба и праздновали окончание войны.

Война кончилась и тут я в школе стала преподавать, и пришли те ученики, которые уже работали по специальности, а никакого документа у них не было. Они пришли повысить свою квалификацию, диплом получить - те, которые на войне были. Иногда диктую какой-нибудь текст, они пишут, а я смотрю и думаю: видели бы вы где ваша Олимпиада была – на севере замерзала. А Господь не дал замерзнуть, еще и образование дал, да во время войны, голодное время. Как мне Его не благодарить!