Избранница Христова

Моя хронология событий приблизительна. Да и в самих событиях найдутся ошибки и нестыковки. Заранее прошу прощения читателей. Рассказы матушки Евгении были всегда отрывочны и по какому-нибудь поводу. Рассказы я не записывал, а память в моём возрасте подводит. Теперь приходится вписывать свои воспоминания в свидетельства других (А. Наконечная, А. Разумов), возможно, такие же случайные. Ошибки неизбежны. В юности я был окружён удивительными людьми, но мне не приходило в голову, что меня окружает живая история, которую следует сберечь. Её святые и герои выглядели слишком обычно, и только много лет спустя, я начал понимать каких избранников послал мне Бог встретить на жизненном пути.

Евгения Христиановна Миллер родилась в октябре 1894 в Петербурге в семье купца 2-й гильдии. Родители были лютеране. Закончив Peterschule, уехала в Париж, закончила Сорбонну и вернулась в Россию. До революции служила цензором иностранного отдела при Главном телеграфе. В сентябре 1918 года приняла православие и поступила в сестричество при храме святых Захарии и Елизаветы. Губотдел народного образования предложил Евгении работу в Комиссии по делам несовершеннолетних. Такая работа была по сердцу. Забота об отроках, лишённых родителей, соответствовала служению христианского милосердия.

К этому времени относится встреча Евгении с монахиней Аполлонией (Доленковой). Бог связал её в иноческой юности с удивительной монахиней на всю жизнь. Мать Аполлония росла в многодетной крестьянской семье, едва умела читать. Двенадцати лет она пришла в лапоточках в Петербург и спросила батюшку Иоанна Кронштадтского: «как мне жить?» Отец Иоанн благословил её поступить в свой монастырь. Её монашеское делание началось под духовным руководством игумении Аполлонии. Возможно, от неё приняла мать Аполлония своё имя. К приходу Евгении она была уже зрелой монахиней и приняла Евгению в свою келью. С той поры они не разлучались до самой смерти матери Аполлонии в 1969 году. Мать Евгения отлучалась от неё только на время своих многочисленных арестов.

В декабре 1919 года Евгения начала посещать собрания Александро-Невского братства. Здесь она сблизилась с архимандритом Львом и его братом иеромонахом Гурием (Егоровым). Духовным отцом матери Евгения стал архимандрит Варлаам (Сацердотский). Первый арест последовал весной 1919. Как «бывший царский цензор», приговорена к заключению на 3 месяца.

В 1922 Евгения арестована по громкому делу об изъятии церковных ценностей. С процессом следствие связало Александро-Невское братство. На допросах требовали показаний о контрреволюционных собраниях Братства, о сокрытии церковных ценностей. Евгения терпеливо объясняла, что братские беседы имели нравственное содержание и духовные задачи. Против изъятия церковных ценностей не возражала, «если действительно имеется нужда». Непременным условием передачи ценностей церковь считала переплавить их в слитки. Дело по её обвинению прекратили и освободили из-под ареста. В том же 1922 стала одним из организаторов общины сестёр на Конной улице.

По делу об изъятии церковных ценностей был арестован в Москве святейший патриарх Тихон, а в Петербурге арестовали митрополита Вениамина и много духовенства. Начиналось обновленческое движение. Перед своим арестом митрополит Вениамин запретил священника Александра Введенского, будущего идеолога и руководителя обновленчества. Евгения пользовалась доверием митрополита. Он послал её к Введенскому с двумя письмами и сказал: «Дадите одно письмо, в котором я прошу не служить в этот день. Если он подчиниться, то второе письмо не отдавайте. А если он не послушается, отдайте второе письмо. Это запрещение в священнослужении». Отец Александр не подчинился ни первому, ни второму письму. Он патетически воскликнул «Меня, меня! он запрещает!» Отец Александр вышел на амвон и разразился большой проповедью. Это было незадолго до ареста владыки Вениамина, за которым последовал суд и расстрел.

Мать Евгения посетила Оптину пустынь, беседовала со старцем Нектарием. «Он всё целовал меня в глаза. Тогда я была молода и подумала: и ты, Брут! Только с возрастом, много пережив, я поняла, что он видел предстоящую мне судьбу, жалел и оплакивал».

Поджог

В 1924 году Евгения поступила послушницей в Богородицкий Пятогорский монастырь.

Монастырь располагался в деревне Курковицы (Волосовский район). Поначалу власть признавала такие монастыри трудовыми сельскохозяйственными общинами. Евгения была активной насельницей. Пела в храме, выполняла канцелярскую работу, в 1928 стала секретарём общественной запашки.

Монастырь закрыли и преобразовали в коммуну для беспризорников и трудных подростков. Губотдел народного образования пригласил сестёр воспитывать новых насельниц. Их разместили в двухэтажном здании. Заботились о них инокини: Евгения Христиановна (Миллер – ред.), Ольга Осиповна (Костецкая – ред.) и Вера Николаевна (Киселёва – ред.). В ночь с 21 на 22 апреля (день рождения Ильича), в школе случился пожар. В стоявшей неподалёку церкви шла ночная служба, дежурство по храму несла Евгения. Примчались пожарные дружины, тушили пожар, окружив храм потоком воды. Храм отстояли, но здание сгорело полностью. Самое ужасное – погибла одна из учениц.

В поджоге обвинили «монашек». Даже то, что стёкла в церкви не лопнули, поставили в вину. Аресты начались уже на пожаре. 22 апреля Евгению задержал лично заведующий школой. Заполняя анкету арестованного, Евгения заявила: «Прошу немедленно опросить меня беспристрастным следователем и провести расследования, кто из девочек интерната уронил лампу, ставшую причиной пожара». На допросе она объяснила, почему монахини не могут совершить поджог. Обвинение в поджоге не было доказано. Евгению обвинили в антисоветской пропаганде. Одна из сестёр якобы показала, что Евгения «сразу же по прибытии монастырь превратила его в политическое учреждение» и говорила, что «советская власть недолго простоит». В местной газете был опубликован рисунок: девушка в монашеской одежде крадётся к сараю, согнувшись и оглядываясь. В руке у неё горит свечка.

Особое совещание при Коллегии ОГПУ 3 сентября 1929 определило ей 3 года ссылки. В июне 1930 Евгению отправили в Казахстан, в Кзыл-Орду.

К высшей мере

После ссылки Евгения вернулась из Казахстана на родину. Ссыльные лишались права жить в больших городах. Обычно их отправляли на сто первый километр. К началу «Большого террора» Евгения жила в курортном городке Сольцы. Преподавала немецкий в школе и состояла на учёте в НКВД за судимость, неподходящее социальное и национальное происхождение.

В порядке выполнения планов партии и правительства её арестовали 12 июня 1938. Включили в список шпионов, диверсантов, террористов и вредителей: «Немцы № 26». Особая тройка НКВД Ленинградской области 11 октября 1938 вынесла заочный приговор: расстрелять. К высшей мере были осуждены 65 человек. В ночь на 17 октября 1938 года, согласно расстрельным актам, 52 человека были казнены.

По техническим причинам, Евгения была «отставлена от операции» в числе 13 человек. Это были лица, на которых следовало уточнить «установочные данные». При расстреле чекисты не должны допустить ошибку. Расхождения были в написании даты рождения, имени или фамилии. У Евгении отчество оказалось Сергеевна. Это спасло её от смерти. Пока уточняли данные, закончилась карательная кампания, упразднили «тройки». Недострелянными в Ленинграде остались 999 человек. Кого-то приговорили к лагерям, кто-то умер в тюрьме. Евгению освободили 29 марта 1939.

Следствие проводили «методами, строжайше запрещёнными советским законодательством». Применялись изощрённые пытки, из которых побои были самым лёгким средством дознания. Каждый вечер выводили на допросы и к утру изувеченных приносили в камеру. Евгения сразу подписала все обвинения и избежала пыток. Сокамерников она уговаривала: «Подписывайте, подписывайте любые обвинения. Всё равно нас всех расстреляют. К чему бессмысленные страдания?» Самое страшное было, когда требовали давать показания на друзей, родственников и знакомых. Вынести пытки было выше человеческих сил.

Семейный круг

В документах Евгении мало сведений об отце. По характеру он был строгим, расчётливым в средствах, намного старше матери. Заботился о семье, любил сына и дочь, рано скончался. Своего старшего брата Евгения вспоминала очень тепло. Он был одарённым, великолепным рассказчиком, чувствовал и понимал искусство. Женился он поздно и детей не имел. Мама, Евфросинья Юльевна была спутницей дочери во всех её испытаниях. Вместе с матушкой Апполонией они ожидали Евгению в период очередного заключения. Пока мама была жива, жили втроём, потом остались вдвоём с матушкой Апполонией. Во время войны Евгения, как немка, была отправлена на принудительные работы. На Урале был военный завод, выпускавший снаряды. Всю войну Евгения носила тяжёлые снаряды. Это был не женский труд. Кормили скудно. Здесь она заработала пелагру, которая постоянно обострялась в период постов. После войны Бог привёл Евгению в Самарканд.

Самаркандский период

Мать Евгения была худенькая, маленького роста, но очень стройная. Cказать, что кроткая, нельзя. Она была бойцом, трудолюбивая и организованная. По-русски говорила без акцента. Хорошо знала древние языки. Немецкий был родным. Французский был её любимым языком. В Самаркандском университете преподавала английский и латынь. Жили очень скромно. Мать Аполлония часто говорила с благодарностью: «как мы сыты, как мы сыты!» Это было искреннее переживание человека, который много голодал. По совету архимандрита Ермогена (Голубева – ред.), мать Евгения делила своё жалование пополам: жили на сто рублей и сто рублей откладывали на книжку. На скопленные в Самарканде деньги мать Евгения позднее смогла купить небольшой домик в Ташкенте. В Самарканде снимали домик.

Мать Апполония служила алтарницей в Самаркандском соборе. Настоятелем собора был архимандрит Ермоген (Голубев). Настоятель уважал свою алтарницу за кроткий нрав. Она никогда не осуждала других людей, была молчалива, отвечала односложно и много молилась. На замечания не обижалась и старалась всем послужить. Монастырское воспитание проникало весь её облик: высокого роста, стройная и прямая. Привычка к земным поклонам делала её гибкой даже в глубокой старости. Она легко ходила и наклонялась, заботливо убирая Алтарь. Настоятель следил за порядком, и был всегда доволен чистотой в алтаре.

Мать Евгению всегда окружала стайка девушек. Одни интересовались духовной жизнью, другие иностранным языком. Она была отзывчива и охотно принимала всех, кому могла помочь. Распорядок дня был жёсткий: ни минуты в праздности. В пять утра вставала, обливалась холодной водой с головы до ног в любое время года. Вычитывала своё правило, прибиралась, готовила пищу и уходила в университет. Днём принимала посетителей, шла в храм. Ночью любила читать и всегда делала выписки своим каллиграфическим почерком на отдельных плотных листках. Укладывала листки в длинный и узкий ящик. Писала на том языке, на котором читала книгу. Листочки сохранились, но прочесть их может тот, кто владеет языками, на которых она говорила. Матушка читала святоотеческие и богословские книги. Из светской литературы любила Гёте, «Беседы с Эккерманом», «Доктор Фаустус». Ей нравились Томас Манн, Шиллер, Экзюпери. Читала их по-немецки и по-французски. Любила поэтов Серебряного века: Волошина, Вячеслава и Георгия Иванова, Мандельштама, Ахматову, Гумилёва.

В Ташкенте

В 1953 году архимандрит Ермоген стал епископом Ташкентским и Среднеазиатским. Он пригласил в Ташкент мать Евгению и мать Апполонию. Снова Бог собрал здесь трёх сестёр по иночеству: Евгению Христиановну, Ольгу Осиповну и Веру Николаевну. Втроём сестры были в Александро-Невском братстве, втроём были и в монастыре д. Курковицы, вместе были изгнаны, только ссылка разделила их. Все три были инокини. Ольга постриглась в Ташкенте и стала монахиней Макарией. Постриг её отец Борис (Холчев). Он очень уважал её за строгость монашеских подвигов и мудрость. Когда она умерла, отец Борис отпевал её в приделе вмч. Пантелеимона Ташкентского Собора. У гроба говорил проповедь, много раз прерываясь от слез. Умерла она в 1960 году. Вера Николаевна пережила матушку Евгению. Она была регентом, но в соборе у нас не пела. При ней жила мать Анастасия (Кузнецова – ред.), тоже инокиня из Ленинграда.

Мать Апполония снова служила алтарницей теперь уже в Кафедральном соборе. Мать Евгения купила крошечный домик. Там были две кельи и кухня. Дом находился рядом с кельей отца Бориса, двор был общий, и мать Евгения весь двор засадила розами, оставив только проход. Это были огромные цветы. Такие размеры возможные исключительно в Средней Азии. Каждое утро и вечер матушка непременно поливала весь двор. Отец Борис иногда выходил вечером посидеть у крыльца в матерчатом кресле. Рядом проходила большая улица Кафанова с трамваями и машинами. Матушка старалась очистить воздух от пыли, чтобы отец Борис мог дышать. На заботу матери Евгении отец Борис отвечал взаимным вниманием. Он был её духовником и заботился не только о духовном возрастании, но понуждал заботиться о здоровье.

Однажды Вера (Вера Михайловна Адельгейм, жена отца Павла – ред.) приехала и застала матушку сильно простывшей, с температурой. Она сказала отцу Борису, и он тут же пришёл навестить больную и приказал варить ей куриный бульон. Был пост, и матушка отказывалась от бульона. Отец Борис строго-настрого велел Вере кормить матушку бульоном: «А если будет отказываться, зовите меня».

Мы познакомились с матушкой Евгенией перед моим рукоположением. С Верой мы жили тогда в церковной гостинице. К матушке я пошёл по рекомендации отца Бориса заниматься немецким языком. Мы читали по-немецки богословские книги и газеты, занимались грамматикой. Но больше беседовали о Церкви, о литературе, о культуре. У нас сложились дружеские отношения. Мы понимали друг друга, словно не было разницы в 50 лет.

Когда родилась Маша, матушка Аполлония приходила к нам посидеть с Машей. Она тихо сидела рядом с кроваткой, читала молитвы, и ребёнок был спокоен, не капризничал, не плакал. Казалось, Маша соучаствует в её молитвах.

Когда меня арестовали, матушка много помогала Вере. Она брала к себе детей, ездила в Бухару и подолгу жила с Верой и детьми, делила с ней свою пенсию – сто рублей пополам – все три года моего заключения.

Матушка скончалась в Ташкенте в 1977 году( 22 марта 1979 года - ред.). Завещала мне свою библиотеку, рукописи и годичный круг миней. Отец Борис умер ещё раньше, в 1971 году. Знакомые разъехались после землетрясения. Ташкент изменился, так что трудно было его узнать. Отпев и похоронив Матушку, я осознал, что в моей жизни закончился большой и значимый период.