По этому поводу с одной стороны, консервативно-государственной, звучит лубочная идеология и ура-пропаганда, а с другой, квазилиберальной, – нескончаемое критиканство. Ошибочно считать, что первое имеет корни в устроении православного государства царской России, а второе – в либеральных идеях русской интеллигенции. И современные консерваторы, и либералы – продолжатели непримиримого советского мировоззрения, в основе которого «борьба противоположностей», когда оппонент – это враг, и даже в добром и верном у него следует найти изъяны.
Во взгляде на церковно-государственные отношения надо быть очень трезвенными. Всегда не свободная от государственной опеки, после 1917 года церковь сто лет просто была в плену у государства. Теперь она должна как-то находить пути освобождения, обретения свободы в своих высказываниях, в своём положении.
На сегодняшний день мы этого почти не видим. Церковь должна понимать, что её дело – не только «кадило и кропило», она действительно может и должна высказываться по вопросам добра и зла, справедливости и несправедливости, суда истинного и ложного, и делать это последовательно. Люди ждут этого от христиан, от церкви, но часто церковь их ожидания не оправдывает. В том числе и потому, что, если она начнёт это делать, у неё могут очень сильно обостриться отношения с государством. А для церкви это серьёзно, потому что она продолжает питаться с материальной стороны от государственных источников. Что и понятно, потому что у нас полностью разрушено чувство ответственности верующего народа за свою церковь, за её содержание, за содержание клира, строительство и содержание храмов – за всё то, что дорого стоит. Кто всё это оплачивает? Это делают или бизнесмены, или – прямо или косвенно – государственные структуры. Подобные отношения с государством характерны не только для православной церкви, но и для других больших религиозных структур, хотя для православия в первую очередь.
Это вполне естественно и объяснимо, учитывая историю нашей страны до революции и после неё. Но жаль, что церковь вновь не смогла обрести здесь свободы и самостоятельности, имея на это все возможности. Она действительно просто повторяет политические и идеологические штампы, которые как бы «заказываются» прямо или косвенно ей и всему народу существующей властью. Она, кажется, совсем не испытывает свои действия в отношениях с властью на исполнение воли Божьей.
Но здесь всё-таки есть одно исключение, которое я хотел бы всерьёз отметить. Даже не реакция на пенсионную реформу, о которой появились различные, в том числе критические, высказывания в церковных кругах, а вопрос об отношении к советским репрессиям. Всё-таки и митрополит Иларион, и более мягко сам патриарх не однажды высказывались и по поводу Сталина, и по поводу коммунистического периода в целом как богоненавистнического и человеконенавистнического. Может быть, церкви стоило бы эту свою позицию, уж коли она заявлена, более последовательно продвигать и выступить, например, против второго ареста Юрия Дмитриева или гонений на музеи, посвящённые злодеяниям НКВД в Йошкар-Оле и Перми. Хотя бы против этого! Нельзя уничтожать память, что было – то было. Да, кому-то, может, неприятны такие напоминания о происшедшем в XX веке в Советском Союзе с нашим народом. Но всем нужно иметь хоть какое-то мужество и говорить, и слушать, и воспринимать это. Наследили, нагрешили – так покайтесь. Требуется покаяние, но покаяние просветляющее, вселяющее надежду, а не уныние. Здесь, я думаю, церковь очень недорабатывает, даже имея тот ресурс отношений с властью, который есть. Это очень важно, и это может сыграть большую роль в будущем и народа, и церкви. Ведь если церковь потеряет доверие народа, то второго удара, подобного тому, который был нанесён ей при советской власти, она не переживёт.