Человек культуры и человек церкви

– Какие, на Ваш взгляд, препятствия и взаимные предубеждения являются преградой для взаимодействия церкви и культуры?

Дмитрий Строцев: Коротко ответить на это довольно сложно. Например, существует предубеждение, что культура испытывает определенное давление со стороны христианской церковной традиции и что благо для культуры от этого давления, исторически обусловленного, освободиться. Допустим, со стороны культуры есть такое предубеждение. И со стороны церкви, что все время озвучивается, есть представление, что культура – это «испорченная церковь». Я, конечно, несколько огрубляю и упрощаю. Такие предубеждения, стереотипы, обуславливают сложность этих отношений.

– Кто, что и как может сделать для их преодоления?

Дмитрий Строцев: Мое убеждение, что не этим нужно заниматься. Не попыткой как-то дипломатически разрешить эти проблемы, – я говорю это как член церкви, как практикующий христианин. Церковь должна быть со Христом, должна быть прозрачна для того, чтобы люди культуры, общества, видели в ней Христа. Она должна стать прозрачным сосудом, в котором был бы очень ясно виден Христос. И это, по моему убеждению, не может не быть заразительным для культуры. Церковь должна не искать каких-то подходов к культуре, не пытаться как-то мимикрировать, или принимать на себя какие-то культурные формы, она должна освобождаться от всего, что мешает человеку быть со Христом. Она должна быть полноценным проводником с минимальным сопротивлением, чтобы связь человека и Бога была предельно быстрой, прямой и ясной.

У меня есть свой опыт. Я начал писать стихи, получил архитектурное образование, а потом, собственно, встретил Христа. И помню очень хорошо этот момент, было начало 90-х, шло общее открытие христианства заново, общество с удивлением встречалось с церковью, крестились десятки тысяч людей, это было мощное, стихийное явление. Тогда как раз в нашем кругу молодых людей, в кругу творческой интеллигенции, шла попытка артикулировать эту проблему, сформулировать, что нам делать, как нам делать, что такое христианское искусство, что такое христианская поэзия. И мнения расходились. Я очень хорошо помню один характерный разговор с моей подругой, которая тоже писала стихи, и тоже пришла в церковь в это время, сейчас она регент в минском храме. Для нее было важно, чтобы новые стихи, христианские стихи, были предельно, максимально маркированы христианскими образами и символами, чтобы это была некая интерпретация каких-то евангельских текстов, святоотеческих. То есть, чтобы не было сомнения у слушателя, читателя, как она считала, что это стихи христианские, чтобы он не искусился, чтобы не было никакой вольности, чтобы строго-строго соблюдалась эта максимальная тождественность. А я тогда сказал, что, по-моему, все должно быть иначе. Я поэт, я пишу стихи, я пишу такие стихи, которые мне сейчас приходят, и если я христианин, то для читателя они будут христианскими, если я не христианин, то сколько бы я ни пытался насытить свою поэзию христианскими символами, она не станет христианской, она будет псевдохристианской, она будет антихристианской, она будет пародийной, она будет дискредитирующей.

– Стилизацией?

Дмитрий Строцев: Да, то есть, мертвой. Я должен быть христианином,  тогда и поэзия эта будет нести христианскую весть, в той или иной мере.

– Спасибо. Последний вопрос: какими могут быть пути взаимодействия церкви и культуры?

Дмитрий Строцев: Для меня сейчас очень важна тема «желания». Для современного человека, разочаровавшегося во всем, каким-то критерием смысла, жизненности, является его желание. То есть, если я чего-то хочу, я к этому серьезно отношусь, я могу не последовать этому желанию, я могу каким-то образом испугаться его, но если я чего-то хочу – значит, я живу. Пока я хочу, я живу. А для художника это важно в еще большей степени. Есть понятие вдохновения, но вдохновение, все-таки, имеет духовный аспект. Для художника, скажем, секулярного сознания, нет вдохновения, но есть захваченность, есть это сильное желание, без которого он палец о палец не ударит. У Ольги Александровны Седаковой есть короткое стихотворение «Поэт есть тот, кто хочет то, что все хотят хотеть». То есть художник от рядового человека отличается тем, что у него есть дар вот этого сильно выраженного желания и способности это желание встретить и каким-то образом претворить в каких-то материальных объектах, в произведении. Он может это желание сохранять, его, этого желания, не испугаться, это желание взрастить как-то, чтобы оно созрело. Он может каким-то образом с этим желанием взаимодействовать.

И у христиан есть очень важное отличие от общества в целом: христиане хотят быть с Христом. Они могут сомневаться в глубине своего этого желания, они могут чего-то не чувствовать до конца. Но если у христианина спросят: «Ты хочешь быть со Христом?» – он тут же скажет: «Да, я хочу». Для этого христианин в церкви делает какие-то шаги. То есть и у христиан есть это желание.

И мне кажется, задача церкви или христиан каким-то образом заразить человека культуры глубоким желанием. Художник хочет глубокого желания, а христиане могут показать, что желание быть со Христом – глубже самого глубокого желания. Оно бездонное, бесконечное и собирает все остальные желания, концентрирует их в некий единый поток, в творческое желание как таковое. Если оно не имеет этого стержня, оно рассеяно, оно хаотично, оно неточно.

А человек культуры чем может быть полезен человеку церкви? Человек церкви часто забывает о необходимости внимательного отношения к желанию. Очень часто наша церковная жизнь уходит в некие умозрительные, отвлеченные формы, теряет жизненность, сущностная полнота подменяется псевдодуховным строительством. А встреча с сильным произведением, даже не христианским, которое потрясает смелостью, укорененностью в жизни, риском, вопросом, оно каким-то образом может поднять ревность в христианах: а почему мы, кто имеет, собственно, всю полноту, почему мы холодные? Вот человек, художник, не христианин, а он нам отдает энергию, сообщает эту энергию. Почему у нас этого нет? Вот каким-то таким образом метод искусства, инструмент, язык культуры, дисциплина культуры может помочь людям церкви освобождаться от своих предрассудков, от какой-то мертвости.

Можно говорить о Достоевском, о фон Триере, о других больших художниках, которых общество и церковь долгое время не воспринимала или до сих пор не воспринимает как художников христианского вызова. И для меня это очень часто работает, очень часто я встречаюсь с какими-то произведениями искусства, и мне кажется, что они не христианские, даже наоборот, провокационные, деструктивные. Проходит время, и оказывается, что это не так.