Литургия и чин отпевания проходили в кафедральном Александро-Невском соборе на улице Дарю, богослужение возглавил протопресвитер Анатолий Ракович. После богослужения несколько слов о Никите Струве сказали общественный деятель, вдова Александра Солженицына Наталия Солженицына, ректор Свято-Филаретовского института священник Георгий Кочетков и славист, почетный профессор Женевского университета Жорж Нива.
О трудности и даже трагичности эмигрантской жизни Никита нас предупреждал. Он говорил: жизнь эмигранта – труднейшее из искусств. Гложет отсутствие среды. Родина – не только земля, не только история, а, может быть, в первую очередь чувство локтя. У эмиграции в то же время небывалая свобода. И Никита, будучи эмигрантом от рождения, был гражданином мира. Он был благороден, бескорыстен и щедр. Никита обладал острым взглядом, большим и глубоким умом, он был интеллектуально свободен и честен. Привлекала и сама манера его общения, начисто лишенная пафоса, ироничная, искренняя. Наверное, многим жить без Никиты будет труднее, холоднее и горше. Но сам он прожил жизнь на редкость цельную и ушел на Светлой неделе, когда небо распахнуто. Я всей душой верю, знаю, что Господь даст ему во блаженном успении вечный покой.
Священник Георгий Кочетков:
Христос воскрес! Дорогой владыка, дорогие отцы, братья и сестры! Очень трудно, глядя из наших краев, из Москвы, говорить о Никите Алексеевиче, о новопреставленном брате нашем Никите, потому что уже очень много сказано, много написано, и повторяться не хочется, но хочется сказать то, что можно сказать лишь у гроба.
И мне здесь вспоминается только одно его высказывание, которое произвело на меня какое-то огромное впечатление. Оно прозвучало в Москве в очень ответственной обстановке. Никита Алексеевич был человеком, очень заинтересованным в судьбе России, в судьбе русской культуры, в судьбе живых людей. Он очень высоко ставил законы, нормы церковной жизни. Но очень важно было то, что он хорошо понимал, что кроме этих норм, которые действуют веками и ценятся церковью, на которые и он сам ориентировался, существует еще некий закон христианской жизни: как он сказал тогда, «закон правды и совести». Сама культура, которой так беззаветно служил Никита Алексеевич, была для него свидетельством правды и совести. И по его мнению, церковь также должна всегда, во всех, даже самых трудных внешних и внутренних обстоятельствах своей жизни, действовать по этому закону.
Вот это и хочется сейчас прежде всего вспомнить, потому что в светлые пасхальные дни верится, что церковь будет восстановлена и станет жить в полноте не только своего канонического бытия, но и закона правды и совести.
Именно такая жизнь и такая культура действительно возрождает и действительно воскрешает человека во славу Христову и никогда не дает ему унывать или отступать с верного пути.
Вечная память брату нашему новопреставленному Никите!
Жорж Нива:
Дорогие друзья! Не только семья, но и ученики, коллеги, читатели, почитатели и друзья Никиты Струве сегодня скорбят. Но мы и радуемся, потому что преставился человек нагруженный плодами богатой интеллектуальной, духовной и просто человеческой жизни.
Он был французом по рождению, по образованию. В Сорбонне в Париже я был, я думаю, в числе его первых студентов в 1958 году. Мы читали и комментировали басни Крылова. Никита на тот момент стал «ассистентом» нашего общего учителя Пьера Паскаля. Он был на четыре года меня старше. Мы стали друзьями. Пьер Паскаль был и остался на всю жизнь нашим мэтром: француз классической культуры, влюблённый в Россию, наставник для Никиты, для меня и для целого поколения славистов. Никита написал докторскую диссертацию о ещё мало известном тогда поэте Осипе Мандельштаме. Он издал также воспоминания вдовы поэта-мученика Мандельштама. Его книга соблюдает академический канон, но и является также настоящей живой и проницательной книгой, в которой поэт предстает как почти христианин, как и его расшифровка последнего Мандельштама, особенно такого стихотворения как «Тайная Вечеря» («Небо вечери в стену влюбилось»), где экзегеза Струве сама как бы влюбленность в стену Миланского монастыря, где остатки фрески Леонардо. «Подлинно, человек этот – свет во тьме», – пишет отец Шмеман после прочтения этого текста.
Струве был стилистом, который писал на прекрасном французском. Его переводы в двуязычной «Антологии русской поэзии» очень отточены и изысканы. Тютчев, Блок, Ахматова проходят языковую границу.
Его книга «Христиане в СССР» (1963) открыла катакомбную церковь большому количеству французских читателей. И получила высокую оценку Франсуа Мориака, известного католического романиста.
Но, конечно, этот французский интеллигент был и русским. Его семья, его предки, его воспитание в православной вере сделали его «мостовщиком» между двумя поэзиями, культурами и отраслями христианства. В «Дневниках» отца Александра Шмемана он часто ведет беседу о поэзии, о французской как и о русской. На страницах «Вестника РХСД» не мало написано о Блезе Паскале, о Шарле Пеги, великом поэте, авторе мистериальных поэм дантовских масштабов, погибшем а бойне Первой мировой войны, при участии Сергея Аверинцева и многих других отважных и просвещенных «русских европейцев».
Взяв в свои руки «Вестник», он в течение десятков лет возвращал к жизни и издавал произведения забытых поэтов и прозаиков (матери Марии Скобцовой, Андрея Платонова) задолго до перестройки и открывал новых поэтов как Ольга Седакова. Оживали философские споры, исторические, богословские, философские: его «Вестник» останется как огромный памятник, как «Колокол» Герцена или «Континент» Максимова. К тому же он основал «Вестник» французский, это стало мостом понимания и надежды.
Никита Алексеевич перевел несколько поэм Шарля Пеги, в частности фрагменты из «Пяти молитв, произнесённых в Шартрском соборе». Если позволите, я зачитаю его перевод. Он прекрасен.
Мы не просим Тебя, чтоб душу заблудшую
На путь счастья поставили вновь,
Нам довлеет, царица, что мы честь соблюли.
Не хотим мы, чтоб помощь из жалости
Возвратила нас вновь на счастья стезю,
Не хотим мы того, чтоб любовь покупная
Возвратила нас вновь на стезю послушанья,
О владычица нашей строптивой души.
Владычица моря и гавани знатной,
Мы просим всего лишь в смиренных словах
Сохранить, о царица, под твоими наказами,
Верность, что смерти сильней.