«Мне верили абсолютно»

Сегодня мы вспоминаем протопресвитера Виталия Борового – доктора богословия, профессора, историка церкви, проповедника, деятельного члена Попечительского совета Свято-Филаретовского института. Во всем мире о. Виталий был известен как представитель Русской православной церкви Московского Патриархата: он принимал участие во многих экуменических встречах, межправославных совещаниях, международных конференциях, был включен в делегацию РПЦ МП Родосских Всеправославных совещаний, был активным участником подготовки вступления РПЦ МП во Всемирный совет церквей (ВСЦ) и с марта 1962 года в течение 13 лет (с перерывами) представлял Московский Патриархат в ВСЦ, а также с октября 1962 года был назначен членом делегации наблюдателей Московского Патриархата на II Ватиканском Соборе.

О том, как началось служение о. Виталия Борового в качестве представителя РПЦ МП в ВСЦ и как ему удалось завоевать доверие и уважение представителей инославных церквей, видевших в те времена в каждом в представителе нашей церкви «агента советской разведки», рассказывает сам о. Виталий в интервью 1999-го года (из архивов СФИ). Мы постарались сохранить особенности языка рассказчика.

О неожиданных последствиях любви к библиотеке

Когда я уже был в академии, к нам стали ездить западные делегации. Наладилось это дело. Приезжают, и наши ректор, инспектор, профессора в шеренгу становятся, встречают. А я, конечно, последний стою, вперед не лезу: ведь я действительно по рангу там был последним. Ректор речь говорит. А гости всегда спрашивают: «У вас библиотека есть?» – «Да-да, у нас большая библиотека». И вот когда приходили в библиотеку, наступало мое время, потому что они спрашивали: «А у вас такие-то западные богословы есть?» А что ректор или инспектор могут сказать? Ничего. Они смотрят на меня, потому что я всегда в библиотеке и действительно знал, что есть, а чего нет. Тогда я говорил: «Да, у нас это есть, вот том» – иду, беру. – «А это у вас есть?» – «Есть. Вот тут». И тогда начинался разговор со мной. И в библиотеке я был, что называется, таким передовиком.

Потом стало приезжать больше делегаций: например, приезжал знаменитый Мартин Нимеллер [1]. А потом тоже в составе делегации приехал архиепископ Василий (Кривошеин) [2]. А он был таким нетерпеливым человеком: стоят наши ректор и инспектор, и я в конце, а он идет по ступенькам, и прежде чем ректор там что-то такое сказал – несколько слов, приветствие, вдруг владыка Василий говорит: «А где здесь у вас Боровой? Говорят, что он здорово разбирается в книгах, в богословии». Ректор мне говорит: «Выходите». И тогда на меня обратили внимание.

Окончательно «погиб»

Окончательно я «погиб», когда англикане вспомнили, что в XIX веке у нас велись переговоры, и была уже очень большая близость, и поэтому написали в Патриархию, что надо возобновить прерванное. Тогда Патриархия согласилась, и профессора Московской и Ленинградской академий получили задание от митр. Николая (Ярушевича) [3], главы Отдела внешних церковных сношений, написать доклады. Я получил, как историк, тему «Символы и соборы». И написал, я должен сказать, солидно. Но было на основании чего – до революции у нас этот вопрос был очень хорошо разработан, только нужно было об этом знать. Ну вот, я написал доклад и послал его в Москву. И был выбран мой доклад.

И приехали англикане [4], во главе был архиепископ Кентерберийский Майкл Рамсей [5], такой очень известный, немного как медведь ходил. И у нас были богословские встречи, читались их и наши доклады, были дискуссии, споры. И каждый день на заседаниях по очереди председательствовали архиепископ Кентерберийский Майкл Рамсей и наш митрополит Николай. И вот я – стыдно, но надо говорить точно, как оно есть: там наши были не особенно подготовлены и часто были такие споры, когда они не могли ничего ответить. И я не говорю, что я умел лучше отвечать: дело в том, что на Западе были чудесные патристические справочники, я еще с Варшавы об этом знал. Там были выдержки из трудов всех святых отцов по темам, а в конце чудесный справочник по темам, и если ты умеешь им пользоваться, можно легко узнать, что какой отец говорил важного по той или иной теме. Причем указан подлинник и с правой стороны ссылка – откуда это взято: патрология греков, патрология латинов, том такой-то, страница такая-то. И есть еще справочник по истории церкви. Я взял эти справочники. А там у нас был такой длинный стол, с одной стороны сидели наши, с противоположной – англикане, и среди наших я – последний, и место такое, что можно было положить книги. И они начинают спорить: например, такой типичный спор об Успении Божьей матери – нигде же нет упоминаний об этом, ни в Священном Писании, ни в истории древней церкви. Англичане говорят, что «нет ничего, это апокрифическое», наши – туда-сюда. А я раз – на «Успение» быстро смотрю. И тогда я имел некоторое нахальство, поднимаю руку, встаю и спрашиваю: «Вы святых отцов признаете?» Это, конечно, дурацкий вопрос, известно, что признают. Те с возмущением: «Конечно». Так я, гордо глядя вверх, говорю: «Так вот, Минь [6], патрология греков, том такой-то, страницы такие-то».

И когда я проделал такие штучки несколько раз, все пришли в изумление. И пришло время мне читать мой доклад, он был последним. Говорят: «Боровой теперь будет читать доклад "Символы и соборы"». А председательствовал в это время архиепископ Кентерберийский. Он встал, и своим таким медвежьим разворотом, направо, налево идет от президиума вдоль стола, все смотрят и никто не понимает, куда он идет. Он подходит ко мне, я в смущении встаю, он меня обнял, поцеловал и сказал: «Не надо ему читать его доклад, мы его перевели и все его читали – никакой дискуссии у нас не будет, полностью согласен, подписываем его выводы». Но, между прочим, это были не мои выводы, это были выводы наших богословов. И когда все закончилась, зовет меня митр. Николай и говорит: «О, отец Виталий, мы не знали, что вы такой эрудит, что вы такой большой знаток и святых отцов, и истории церкви, и богословия. Это очень приятно, будем знать».

И потом, когда Виссерт Хуфт [7], генеральный секретарь Всемирного совета церквей, встретился с митрополитом Борисом (Виком) где-то в 1956-57 гг. в Берлине, он сказал митрополиту Борису: «Вы в 1948 году про экуменическое движение и про Всемирный совет церквей неправду написали. Пошлите своих представителей, чтобы они своими глазами увидели и проверили факты, и вам доложили, что есть в действительности». А к этому времени началась недолгая оттепель, некоторые возможности открылись к 1959 году. И когда Патриархия получила этот доклад от митрополита Бориса (Вика), возник вопрос, что надо кого-то послать. Тогда у митрополита Николая и у патриарха Алексия никаких сомнений не было, что послать надо меня. Вот и послали меня, и я очень горевал, потому что я действительно хотел остаться в Ленинграде и больше ничего. Но я надеялся, что это будет недолго, что меня послали не представителем, а еще только на разведку.

Отчаянный шаг

И назначили мне секретаря-переводчика по фамилии Алексеев. Неплохой он был человек – советский офицер, видно, разведчик, знал английский язык. А к этому времени я уже, извините, был опытным человеком, уже знал какова роль секретарей и что это значит. И нас тут в Отделе и в Совете по делам религий проинструктировали, что делать во Всемирном совете церквей, что спрашивать и как говорить – в основном о мире.

И мы приехали. Нас встретили. И когда мы в первый день явились к генеральному секретарю, я решил – теперь я такую глупость не сделал бы, я немного поумнел, – но тогда эта глупость мне помогла, – я решил, что надо показать, что я действительно представитель церкви, а не агент. К нам уже сразу относились с недоверием: раз послали человека, значит, он «имеет заслуги» и будет он, так сказать, здесь «работать». Я решил, что надо сделать что-то отчаянное, чтобы поверили, что я богослов и искренний.

А я к этому времени мог читать по-немецки, знал много немецких слов, но не говорил по-немецки. И еще мог с Варшавского времени читать по-английски и знал порядочно английских слов, но тоже не говорил, и еще довольно много знал латинских слов. И я заговорил на трех или на четырех языках одновременно, так как я ни на одном не мог говорить. Я встал, заикаясь, стал подбирать английские, немецкие и латинские слова, и спрашиваю у Виссерт Хуфта: «Мы желаем познакомиться с тем, что делает Всемирный совет церквей для единства христиан». Я не спрашивал «для мира», но – «для единства христиан». Виссерт Хуфт онемел, удивился, видимо, от такой невероятной речи. Но «айн гайт юнити оф хрисчен» он понял. Понял, что я спрашиваю о единстве, и стал отвечать. Тут Алексеев обозлился и мне шипит: «Что вы делаете, вы все испортите, вы говорите мне, а я буду переводить». Я ему говорю: «Я здесь представитель церкви, а вы – переводчик». И вторую какую-то фразу соорудил. Виссерт Хуфт опять удивился, и стал что-то говорить, объяснять, а тот переводит. Я говорю: «Вот, переводите теперь».

Условились, что завтра придем. Мы вышли, и Алексеев говорит, – он почему-то обращался ко мне «падре»: «Падре, вы все испортили. Я напишу в Москву, позвоню в Москву. Так нельзя, это же позор». Я ему говорю: «И хорошо, известите Москву обо всем и напишите, что это позор. Я вернусь из Москвы в Ленинград и буду профессором, и больше мне ничего не надо. Но я хочу показать, что я здесь представитель Русской церкви, богослов, имею церковные интересы, а не то, что нам "там" говорили».

На следующий день Виссерт Хуфт встретил нас очень вежливо, очень хорошо, ласково, с любовью, и говорит: «По вашим вопросам, которые меня очень удивили, и по тому, как вы их с трудом составляли, я вижу, что вы действительно интересуетесь единством христиан, и что для вашей церкви нужно это единство. Так вот, мы вам поможем все понять и все разъясним». И сам лично привел в отдел и говорит: «Вот разъясните ему все, что вы делаете по вопросу "Вера и церковное устройство"». Потом завел в отдел «Церковь и общество»: «Разъясните представителю Русской церкви, что вы делаете, покажите ему документы и отвечайте ему на все его вопросы». Вышли, и мне потом Виссерт Хуфт говорит: «Я вас лично буду сопровождать в каждый отдел, пусть они вам все покажут». И пригласил меня потом вечером на ужин в ресторан, он там речи какие-то говорил, и я говорил уже по-русски. А Алексеев говорит: «Падре, я вижу, вы правильно себя вели. Вас уже очень начинают уважать и доверять».

Кому говорить правду

Я должен сказать, когда нас приняли в Нью-Дели [8], Виссерт Хуфт сразу попросил, чтобы мы назначили представителя. Потому что они знали, что переписка просматривается и не все можно писать, и нужно, чтобы был такой личный контакт – человек, который докладывал бы то, что Патриархия просит у Женевы [им. ввиду ВСЦ – прим. ред.], а что Женева – у Патриархии. И когда он поставил вопрос об этом, – к тому времени главой ОВЦС был митрополит Никодим [9], – но у патриарха и у митр. Никодима не возникло никакого cомнения, что послать нужно меня.

И я действительно потом пользовался абсолютным, стопроцентным доверием Виссерт Хуфта и руководства Всемирного совета церквей, и всех президентов Всемирного совета церквей. Они поверили, что я представляю именно церковь, интересы церкви, а не только правительства.

В такой степени поверили, что такой американский журнал «Ридерз дайджест» (Readers Digest) опубликовал большую статью под заглавием «Всемирным советом церквей управляет советский агент», где было сказано, что я имею невероятное доверие и уважение, и что это, несомненно, военно-политически полезно для Советского правительства. Потому что не держали бы такого человека, если бы им не было бы полезно. И приезжали даже из Америки несколько человек со мной беседовать, чтобы посмотреть на это диво, на этого агента. А я им честно сказал, что я не управляю Всемирным советом церквей, я даже не особенно знаю, что происходит, языками не особенно владею, только читаю я по-английски. Ну, русское православное богословие я знаю, отцов знаю. Сказал, что мы [РПЦ МП – прим. ред.] заинтересованы в помощи, но не денежной, а чтобы нас поддерживали и сдерживали натиск на нас правительства, чтобы мы могли как-то удержаться.

И я должен сказать, потом мне руководители всех церквей, не только Всемирного совета церквей, но и католической церкви, включая Павла VI, и статс-секретари, и Совет по единству церквей, и американские руководители верили абсолютно. Я был действительно представителем церкви. И вот почему верили: они знали всю действительность, все, что у нас происходит. Не знали всех фактов, но и я их не знал – страна же очень большая, повсюду закрывали церкви, сажали и прочее. Но я знал, мог точно определить – может это быть или нет.

Я знал, что «высокие лица» не донесут. Вот «средних лиц» надо бояться и нищих надо бояться: даже очень хорошие «средние лица», даже не доносчики, не чувствуют ответственности – чиновники и все могут сболтнуть и кончено, и это в два счета дойдет. А начиная с Папы и заканчивая генеральным секретарем – не сболтнут, никому не будут болтать, им можно свободно говорить. А вот будут они тебе верить или нет – это вопрос другой.

Поэтому, когда меня вызывал генеральный секретарь ВСЦ и спрашивал о чем-то, я честно говорил: «Было это или не было, я не в состоянии проверить, но я знаю, это могло быть и даже хуже, а вот этого не могло быть, это выдумка». И мне абсолютно в этом отношении верили.